Разогнаться нигде не удавалось, но я построил свое расписание как раз с этим расчетом. Около семи добрался до Рамбла-Пасифика, а через десять минут – до дорожного указателя на Ла-Каса-де-лос-Ниньос. Небо было пустое и темное, как перевернутый бездонный колодец. Где-то далеко в овраге завывали койоты. Вокруг порхали, попискивая, ночные птицы и летучие мыши. Я выключил фары и следующие полторы мили пробирался буквально на ощупь. Это было не особо трудно, но маленькая машинка гулко отзывалась на каждую трещину и выбоину дороги, передавая все волны ударов прямо мне в позвоночник.

За полмили до поворота на Ла-Каса я сделал остановку. Без десяти восемь. На дороге никого, ни единой машины. Молясь, чтобы все так и оставалось, я развернул свою японскую коробчонку поперек дороги, заблокировав обе полосы, – задние колеса обращаются к ущелью, ограничивающему шоссе, передние уперлись в густые кусты с западной стороны. Я сидел в темном салоне со стволом в руке и ждал.

В двадцать три минуты восьмого услышал приближающийся шум мотора. Через считаные минуты в четверти мили от меня на дороге показались прямоугольные фары «Линкольна». Я выпрыгнул из-за руля, быстро укрылся в кустах и присел там на корточки затаив дыхание.

Он слишком поздно заметил пустую машину и резко затормозил – колеса «Линкольна» пошли юзом. Вырубив мотор и оставив фары включенными, ругаясь, вышел в стелящийся по дороге луч. Седые волосы отливали серебром. На нем был черный двубортный блейзер поверх белой рубашки с распахнутым воротом, черные фланелевые брюки и черно-белые туфли для гольфа с кисточками. Ни складочки, ни морщинки.

Он провел рукой по боку маленькой машинки, потрогал капот, что-то буркнул и наклонился к открытой водительской двери.

Вот тогда-то я и выпрыгнул бесшумно на резиновых подошвах, уткнув ствол ему в поясницу.

Исходя из своих вкусов и принципов, я терпеть не могу огнестрельного оружия. А вот мой отец нежно любил его и даже коллекционировал. Первыми были немецкие «Люгеры», которые он привез домой на память со Второй мировой войны. За ними последовали охотничьи винтовки, дробовики, автоматические пистолеты, которые он находил в ломбардах, старый ржавый «Кольт 45», злобного вида итальянские пистолеты с длинными рылами и резными рукоятями, вороненые «двадцать вторые»… Любовно надраенные, они красовались напоказ у него в кабинете, за стеклом витрины из вишневого дерева. Большинство из них были заряжены, и старик игрался с ними, сидя перед телевизором. Подзывал меня, чтобы показать подробности конструкции, красоту украшений; мог часами говорить о начальной скорости пули, сердечниках, калибрах, дульных срезах, особенностях хвата. Запах машинного масла. Аромат горелых спичек, которым были пропитаны его руки. Маленьким ребенком я видел кошмарные сны, как все эти огнестрельные машинки покидают свои насесты, словно домашние животные, ускользнувшие из своих клеток, и начинают жить собственной жизнью, злобно рыча и тявкая.