– Как раз поэтому я и стал специалистом по исламскому терроризму: я десять лет варился в мусульманской культуре, я немного знаю арабский, так что ГУВБ пришлось лишь обучить меня азам фундаментализма, но в целом я и без того представлял для них интерес.

– Поэтому вы с ней и расстались? Потому что ты боролся против радикальных приверженцев ее религии?

– Нет, плод уже был с гнильцой. Поначалу ей даже нравилось, что я, как она говорила, «навожу порядок в ее религии». Ловлю тех, кто пятнает ислам. Но на самом деле все было гораздо сложнее. К тому же мы больше не были двумя влюбленными подростками, как в начале наших отношений. Мы были обречены.

– Ты считаешь, что они отдаются вере целиком? Те, кого мы преследуем?

– Вере? Несомненно. Я предполагаю, что для кого-то из них так жить проще: когда ты целиком чему-то подчиняешься, то снимаешь с себя всякую ответственность, ведь все – Его воля. Другие отдаются вере, потому что не могут смириться с тем, какие они: для них это способ самоотрицания. Еще кто-то верит, потому что боится жизни: вера придает смысл смерти, которую они начинают дорого ценить. Еще кто-то верит просто по глупости: они делают все, что им скажут. И так далее…

– То есть террористов, отдающихся вере в Бога из любви, не существует?

– Способных взорвать полтора десятка человек из одной любви к Богу? Нет. Те, кто просто любит Бога, довольствуются аполитичным фундаментализмом, не переходят к действиям. Если тебе попадется джихадист, рассуждающий о любви к Богу, это наверняка обманутый муж, пытающийся убедить себя в том, что еще любит жену, которая принесла ему столько горя, хотя в действительности он уже ненавидит ее сильнее всех на свете. О любви к Богу в действительности говорят лишь слепцы, которых переполняет ненависть. Люди, с которых при жизни сорвали кожу, жаждущие, алчущие смерти.

Как раз в этот момент машина притормозила. Они добрались, догадалась Лудивина. Она так углубилась в свои воспоминания о том, как началось это утро, что не обращала внимания на дорогу и теперь не знала, где они; ясно было одно – это одно из ближайших парижских рабочих предместий. Серая, запруженная машинами улица, забитая крошечными магазинчиками, застроенная разномастными, но одинаково уродливыми домами в два-три этажа.

Марк подтолкнул ее к кебабной с витриной, расписанной яркими желтыми и зелеными красками. Ей и правда уже хотелось есть, но она точно не собиралась обедать в этом пропахшем прогорклым салом заведении. Она уже хотела заявить об этом Марку, но тут он, остановившись на ступеньках у двери в кебабную, предупредил: