Я прикасаюсь к волосам. Челка отросла, но ее длина мне привычна. Теперь скулы — все еще высокие и округлые. Я ловлю свое отражение в залитом потоками дождя окне — глаза выпучены, губы опущены и трясутся, — и отвожу взгляд.

— Кто знал? — слышу я собственный голос.

На светофоре загорается красный, и такси останавливается.

Водитель, глядя в зеркало, смотрит на меня. Пристально, не отрываясь.

Я складываю руки, прикрывая грудь: она уже не плоская, а вполне зрелая и пышная, как подушки. Мои настоящие груди — совсем не те дисморфные препубертатные желуди, что я себе воображала.

«Кто знал?»

Я смотрю в окно на мать и дочь, готовящихся под дождем перейти улицу. Рука матери нежно, покровительственно обнимает закрытые дождевиком плечи ребенка. Я ненавижу их обеих.

Наши взгляды встречаются.

«Бесполезный кусок дерьма», — одними губами произносит мать.

«Шлюха», — добавляет девочка.

Они хохочут и быстро идут по переходу, укрываясь под высоко поднятым зонтом. Я опускают мокрое стекло и ору какую-то гадость, это даже не слова, а просто звук. Нечто похожее на вопли бешеного животного. Мать и дочь подскакивают от изумления. Мать оборачивается, убирая руку с плеча дочери, и их разъединение слегка умаляет мою злость.

— У меня никого нет! — кричу я. — Я совсем одна.

И опять этот звук.

Бешеный, безумный и причиняющий боль.

Мать снова поворачивается лицом вперед, крепко прижимает к себе ребенка и почти бегом спешит к тротуару. В ее глазах выражение крайнего замешательства. Я их напугала, и я удовлетворена.

«Папа наслаждался бы плодами своего садизма», — говорит Онир, раскачиваясь взад-вперед на сиденье.

«П-пожалуйста, не дай ему победить», — запинаясь, говорит Долли.

Молчание.

— Он уже победил, — плачу я.

Вспышка.