Асселта опустился на колени и бережно положил цветы на землю. Он оставался в таком положении некоторое время, закрыв глаза. Затем встал, протянул руку с тонкими длинными пальцами, как у пианиста, и ласково погладил могильный камень. В жесте сквозила какая-то интимность.

Макгуэйн старался не смотреть.

Кожа у Призрака была серовато-молочная, белесая. Голубоватые вены просвечивали сквозь нее, словно подкрашенные следы слез. Глаза тоже светло-серые, почти бесцветные. Огромная голова, неуклюже сидевшая на узких плечах, по форме напоминала электрическую лампочку. Волосы цвета глины торчали на макушке, но свисали длинными прядями вдоль выбритых висков, подобно водяным струям. Черты лица тонкие, почти женские — бледная фарфоровая кукла, привидевшаяся в ночном кошмаре.

Макгуэйн отступил еще на шаг.

Бывают люди, от которых, подобно ослепительному свету, исходит внутренняя доброта. Но встречается и их прямая противоположность — те, чье присутствие словно окутывает вас тяжелым темным покровом разложения и смерти.

— Что тебе нужно? — спросил Макгуэйн.

Призрак задумчиво опустил голову:

— Ты слышал такую поговорку: в окопах атеистов не бывает?

— Да.

— Это неправда. Наоборот — когда ты встречаешь смерть лицом к лицу, то убеждаешься, что Бога не существует. Вот почему ты дерешься, чтобы выжить, чтобы сделать хотя бы один лишний вдох. Хватаешься за любую соломинку, лишь бы не умирать. Потому что в глубине души ты уверен: смерть — это конец всему. Никакого «потом». Никакого рая. Никакого Бога. Только ничто.

Призрак поднял глаза. Макгуэйн молча смотрел на него.

— Я скучал по тебе, Филип.

— Чего ты хочешь, Джон?

— Думаю, ты знаешь…

Макгуэйн знал, но ничего не ответил.

— Мне кажется, — продолжал Призрак, — что у тебя неприятности.

— Что тебе известно?

— Так, кое-какие слухи… — улыбнулся Призрак. Его рот, тонкий, как лезвие бритвы, наводил ужас. — Вот я и вернулся.

— Это мои проблемы.

— Ах, если бы это было правдой…