Не ответив, мы поспешили прочь, жадно вдыхая ночной воздух, словно ныряльщики, вырвавшиеся на поверхность из глубины. Сели в фургон и уехали.
Глава 10
Глава 10
Шейла хотела умереть в одиночестве.
Боль стала ослабевать. Странно, ведь никакого просветления, никакого ощущения ясности так и не наступило. Смерть не несла утешения. Ангелы не окружали ее. Давно умершие родственники — Шейле вспомнилась бабушка, которая называла ее «сокровищем», — не сидели рядом с ней, держа за руку.
Совсем одна. В темноте.
Она открыла глаза. Что это было — сон? Трудно сказать. Шейла знала, что такое галлюцинации. Сознание то уходило, то возвращалось. Она помнила, что видела Карли и умоляла ее уйти. Было ли это на самом деле? Кто знает… Может быть, и нет.
Когда болело сильно, очень сильно, граница между сном и явью размывалась, почти исчезала. Шейла прекратила бороться: это был единственный способ переносить боль. Отгородиться от нее было невозможно, так же как разбить на части и справляться с каждой по отдельности. Оставалось лишь отдать последнее — здравый рассудок. Пожертвовать разумом. Но если ты все еще понимаешь, что происходит? Философия… Вопросы для живых. Так или иначе, она, Шейла Роджерс, со всеми ее надеждами и мечтами, умрет молодой, в мучениях, от рук другого человека. Высшая справедливость… И теперь, когда внутри что-то разорвалось и жизнь стала уходить, ясность наконец наступила. Ужасная и неотвратимая. Черная пелена спала, обнажив истину.
Шейла Роджерс хотела умереть одна.
Но он был рядом, в этой комнате. Она чувствовала на лбу руку, от которой исходил холод. И когда жизни уже почти не осталось, Шейла с трудом выдохнула последнюю просьбу:
— Пожалуйста… уйди.
Глава 11
Глава 11
Мы не обсуждали то, что видели, и в полицию сообщать не стали. Но я содрогался, представляя парализованного человека, заключенного пожизненно в пустой комнате, без книг, телевидения или радио, и вынужденного непрерывно смотреть на одни и те же старые фотографии. Если бы это был не Луис Кастман, то его стоило бы пожалеть. И еще я думал о том человеке из Гарден-Сити, который выстрелил в Кастмана, а потом сбежал. Это предательство, наверное, оставило худшие шрамы в душе Тани, чем те, что были на лице. Интересно, думает он о ней до сих пор или просто взял и вычеркнул из памяти — так, будто она никогда не существовала? Или, может быть, Таня является ему во сне? Вряд ли…
Я гадал об этом не только потому, что меня потрясла Танина трагедия, и не из простого любопытства. Это помогало мне не думать о Шейле, о том, через что она прошла. О том, что с ней сделал Кастман. Я напоминал себе, что Шейла была не более чем жертвой: ее похитили и изнасиловали. Даже хуже чем изнасиловали. Она ни в чем не виновата, и никак иначе оценивать ее прошлое нельзя. Но эти очевидные истины казались мне какими-то неубедительными. И я ненавидел себя за это.