Ребенок не плакал, и я решила, что ничего плохого не случилось. Значит, не так долго меня не было, и жизнь скоро наладится. Ты приехал, заберешь нас, мы уедем из этого дома, я завяжу с наркотиками, и все будет хорошо.

Но ты… Нет, ты не злился. Я бы хотела, чтобы ты закричал, ударил меня – я заслужила. Но в твоем взгляде не было ни боли, ни горя. Стою в дверях, а ты – холодный и мрачный, как этот дом, – одной рукой качаешь кроватку. Люлька – так, что ли, она называется?

– Смотри, – сказал ты.

И я увидела, что кроватка пуста.

– Ты ушла и никому ничего не сказала. Родители сюда не приходили, ведь они не знали, что тебя нет. Ребенок заболел, а ты его бросила. – При этих словах твое лицо исказилось гневом. – Наш сын умер. Его убила ты. – От ужаса у меня внутри все оборвалось, не осталось ничего, кроме безумной, все выжигающей боли. – Тебе лучше уйти. А то я позвоню в полицию и расскажу, что ты натворила. Уходи.

Этот дом превратился в дом-убийцу еще до того, как Хупер убил здесь Эвансов. И виной тому была я.

Саре я сказала, что детей у меня нет. Но у меня есть сын. Я только думала, что его нет.

Я добежала до конца коридора. Не во сне, а наяву. Там есть дверь. Другая дверь, и она открыта. И кроватка. Пустая, потому что ребенок умер. Нежное тельце, пахнувшее детской присыпкой, шелковые темные волосики, пухлые ручки, беззубая улыбка, розовые десны… Нет, мой ребенок жив. Жив! Я не оставила его на погибель. Это Патрик украл моего малыша и отдал неизвестно кому.