– Мне было страшно! – чуть не плача, вскрикивает Труэба. – А если бы он вернулся за Альваро? Я должна была защитить сына!

– Что потребовал Эсекиэль?

Лаура Труэба вновь откидывается на спинку сиденья.

– Это уже неважно. Нечто, что я не могла выполнить.

– Тем более ради сына прислуги.

Труэба чуть-чуть приоткрывает окно. Проникающий сквозь узкую щель воздух почти не разбавляет духоту салона.

– Все упреки, которые вы можете мне высказать, сеньора Скотт, я уже высказала себе сама.

– Возможно, – после секундного размышления отвечает Антония. – А что вы сказали его матери?

– Правду. Одну из версий правды. Что кто-то похитил Хайме, перепутав его с Альваро. И что мы сделаем все, что в наших силах, чтобы его вернуть.

– А затем ей передали труп.

Лаура Труэба молчит. Антония знает, что эта женщина никогда не столкнется с правосудием, что ей никогда не придется унижаться, оправдывая свои поступки перед судьей или присяжными. Она не понесет никакого наказания. Однако, судя по всему, она сама решила себя обвинить и покарать.

Разумеется, облегчения от этого не больше, чем от тоненькой струйки свежего воздуха, проникающей в салон машины.

Но это лучше, чем ничего.

– Мы закончили? – спрашивает Труэба.

– Почти: вы пока не дали мне то, о чем я вас прошу.

– Алехандро.

Один из сидящих впереди мужчин поворачивается и передает своей начальнице черный мешок. Труэба, в свою очередь, передает его Антонии. Мешок тяжелый, и сквозь ткань прощупывается лежащий внутри металл.

Антония достает пистолет. Даже в полумраке металл зловеще поблескивает.

– Вы умеете им пользоваться? – спрашивает мужчина Антонию.

– Нет.