Хоуп резко села, впуская холод под одеяло.

«Я тебя убью».

Крики прекратились. Даже Сандрин, которая не знала французского, поняла, чем пригрозил Анри.

– Два яйца Бенедикт за пятый столик, – говорит Хоуп.

Сандрин достает с полки над печью кастрюлю. Она будто двигается в замедленной съемке, разбивая яйца в кипящую воду и бросая туда же скорлупу.

– Столько лет учила в школе испанский, – говорит она. – Хотя можно было приехать сюда на мотоцикле и поупражняться во французском. – Она цокает языком, глядя на яйца в воде. Наклоняет голову набок. – Я все видела, – говорит она.

У Хоуп сводит в животе.

– Как ты съела круассан, – поясняет Сандрин. – Не надо таскать еду. Мы же семья.

Страх проходит почти моментально. Хоуп бормочет «спасибо» и, прихватив еще две корзинки с круассанами, возвращается в столовую, а там за стойкой ресепшена уже стоит Анри. Этим утром его не узнать, и вчера Хоуп как будто слышала не его бестелесный голос. У Анри густые непослушные черные волосы и пронзительный взгляд синих глаз. Только ради него гости каждый год возвращаются, однако почти все они американцы и, к счастью для них, владеют одним языком. Анри при них может пригрозить Сандрин выдавить ей глаза, а они заметят только его улыбку.

Хоуп другая.

Ночью она выскользнула из кровати и, чувствуя, как немеют ноги, пошла по холодному полу коридора к хозяйской спальне. Приникла ухом к замочной скважине, услышала, как врезается кулак в мягкую плоть – там, где синяк будет легко закрыть фартуком с надписью «Tres Bien!».

Хоуп проходит мимо Анри и, поймав его взгляд, прячет глаза. Кокетничает. Играет свою роль. Анри нравятся стройные и милые женщины. Послушные. Хоуп поднимается наверх, в пустую спальню. Она помнит, как прошлой ночью Анри едва слышно произнес Сандрин:

– Ton fils il sera la prochaine[49].

Поняла ли Сандрин? Испытала ли облегчение, увидев наутро, как Жан-Марк мирно, без синяков, спит, посасывая большой пальчик? Что подумает потом, когда он исчезнет? Что станет воображать? За что станет корить себя? Когда полиция приедет, Хоуп скажет, что все утро обслуживала постояльцев и прибиралась в комнатах: меняла белье и чистила в ванных. Говорить она будет на ломаном французском. Преувеличенно ломаном. Чтобы сойти за дурочку и чтобы ее сразу списали со счетов. А если подберутся слишком близко – укажут на нее, на чужачку, пришлую, не местную, – она распустит слухи, и обвинения к ней не пристанут. В них не поверят. Вместо этого обвинят тех, кто указал на нее.

Она уже так поступала.

Дверь в спальню открывается и снова закрывается. Анри придерживает ее за ручку, чуть выпятив бедра, улыбаясь уголками губ. Ему нравится стоять и смотреться в зеркало. Хоуп осматривает себя, свои черные волосы. Она решила, что лучше изменить внешность. Стать кем-то новым. Обман ли это, пусть даже крохотный, – покрасить волосы? Ведь все увидят, когда корни, по-прежнему морковно-рыжие, отрастут? Скоро надо будет ими заняться. Чтобы Дафна и впредь оставалась Хоуп.