— Мы ее нашли, — сообщает Турстейн Бюле. — Машина, ехавшая на юг, подобрала ее на магистральном шоссе. Сейчас они едут сюда.

79

79

Карен вытаскивает из-за пояса новую свечу. Стеарин треснул, и свеча шатается, когда она осторожно накрывает ее колпаком, но огонек горит ярко. Потом она поворачивает и идет обратно. Останавливается, медлит: мне ведь надо налево? Я ведь пришла оттуда?

Господи, я не знаю.

Думай, черт побери!

Голова кружится от страха, мысли путаются, рассудок вот-вот покинет ее. Все попытки дышать медленно и думать позитивно оборачиваются пучиной страха, меж тем как она продолжает идти, шаг за шагом, метр за метром. Час за часом? Или речь лишь о минутах? Мрак словно бы поглотил всякое представление о времени и пространстве.

Внезапно стена трескается, запретный вопрос вырывается наружу. Сколько я протяну здесь, если не выберусь наружу? Как в таких случаях говорят? Трое суток без еды. Трое суток без воды? И грудь мгновенно сжимается не от страха смерти, а от мысли, что́ ее ждет. Трое суток ада, прежде чем она в конце концов умрет.

От ужаса сердце обрывается, руки-ноги немеют. Утратив контроль над тем, куда ставит ноги, она в тот же миг спотыкается и падает на колени. Инстинктивно опирается на левую руку, другой поднимает свечу. От толчка огонек колеблется, гаснет, и впотьмах все становится сумбуром боли без начала и без конца. Все болит, все во мраке. С самого начала — совершенно безнадежно, незачем было и пытаться. Тетя Ингеборг была права.

Живой мне отсюда не выйти.

Осознание — как удар дубины. Мысль о том, чтобы снова зажечь свечу, встать и идти, тонет в потоке избавительного смирения. Я больше не могу, думает она и кое-как садится. Прислоняется к стене, осторожно ставит рядом стеклянный стакан. Чувствует под пальцами острые края. А в заднем кармане — острие штопора. Твердые, острые предметы. Тоже выход, что ни говори. Уильям Трюсте ее не убьет. Она сделает это сама.

Я могу вскрыть себе вены, думает Карен. Или перережу горло. Эта мысль наполняет ее неожиданным спокойствием, она расслабляется и от облегчения даже всхлипывает. Дышать разом становится легче. Уверенность, что она может уйти отсюда, успокаивает сердце. Выход есть. Пусть не через штольню в лесу, но все-таки есть. Это быстро, думает она и жмурится в темноте. Потом в аду останется только тело.

Я освобожусь.

Где-то внутри слышится голос матери: “Насчет себя решай сама, а я намерена лежать в Лангевике”, и в тот же миг она чувствует на щеке легкое ласковое дуновение. Мама…