* * *

За окном раздается рев моторов. Настолько громкий, что он вздрагивает и роняет стакан с виски.

— Вот ведь сволочи, — говорит он и выходит в переднюю.

И едва отворив дверь, видит, что это вовсе не местная шпана, не мопеды и не дорогущие квадроциклы. Понимание приходит слишком поздно.

Бу Рамнес даже запротестовать не успевает — стена мышц и черной кожи вталкивает его в дом.

* * *

Четверть часа спустя, когда слышит рев стартующих байков, он не шевелится. Лежит на кухонном полу в позе эмбриона, чувствует запах собственной блевотины. Только когда рев двигателей давно умолк, он открывает глаза и медленно садится. Он не пострадал, его ударили всего раз-другой, они явились не затем. На сей раз не затем. Предупредили, и вполне однозначно.

Бу Рамнес сидит на полу и впервые за всю свою взрослую жизнь чувствует, как страх ползет по спине, цепенит руки и ноги. Жуткий, беспощадный, животный страх. Его опять тошнит, на этот раз без последствий. Голова кружится, рукой он попадает во что-то мокрое. Лужа, еще теплая. Можно не смотреть на светло-серые брюки, и без того понятно: они потемнели от мочи.

Эпилог

Эпилог

За окнами опускаются февральские сумерки, тусклые, серые. Ложатся на море, скалы и островки, на голые ветки рябины и хрусткий тонкий покров снега. Стирают очертания, зовут призадуматься. Время пока не пришло. Пожалуй, уже угадывается разница в освещении, тени уже не такие длинные, как всего несколько недель назад. Пожалуй, уже вернулся домой первый чибис, но в песне правильно говорится: “еще далёко до ягнят и игр веселых”.

Шипящий звук из кухни нарушает тишину, но никто не шевелится. Лео сидит в кресле с гитарой на коленях и блокнотом на столике рядом. На голове у него большие черные наушники, губы беззвучно двигаются, когда он записывает аккорды. Сигрид лежит на диване, на спине, кажется, и она тоже далеко-далеко, но в другом краю; закинув одну ногу на спинку дивана, она изучает свой мобильник и все время тычет пальцами в дисплей.

— Черт побери! — Карен опускает книгу. — Вы что, не слышите, там выкипает?

Чья сегодня очередь готовить, она не помнит. Главное, что не ее. Снова доносится шипение. Со вздохом она встает, идет на кухню. Нарочно громко шлепает шерстяными носками по деревянному полу.

Кроме запаха подгоревшего на конфорке рисового крахмала, пахнет чесноком, тимьяном и бараниной. Она быстро сдвигает кипящую ключом кастрюлю, убавляет нагрев. Снимает крышку с соседней кастрюли, помешивает содержимое и с облегчением отмечает, что там ничего не подгорело. Оборачивается, смотрит на кухонный стол, снова со вздохом. Тот, кто начал было накрывать, почему-то вдруг передумал. На столе стоит стопка тарелок, увенчанная кучкой приборов, но крошки после завтрака так никто и не смахнул.