— Тории только с виду такой, а на самом-то деле тот ещё любитель театра.

— Не понял… — Акуцу никак не мог понять, куда клонит Мидзусима.

— Он в институте в театральном кружке играл.

— Шутишь?

— «Кампоу в юбке».

— Что это?

— Его сценическое имя.

— Да не может быть! Это типа пародия на Хун Кампоу?[158]

— Не забывай, кто слил тебе эту инфу, — совершенно излишне добавил Мидзусима и вышел из комнаты.

Вспоминая вечно недовольную физиономию Тории, Акуцу никак не мог избавиться от мысли: что же случилось с «Кампоу в юбке»?

Наконец, похоже, определились с пиджаком. Акуцу протянул Соитиро, беспокойно ёрзающему на стуле, пластиковую бутылку с водой.

— Волнуетесь?

— Хочется удрать.

Все в комнате дружно засмеялись.

— Но бежать-то некуда… Всё честно расскажу.

Его худое лицо было напряжено, но выглядел он лучше, чем в тот день, когда они встретились впервые. Так как адвоката у него не было, Соитиро предстояло остаться один на один с огромным количеством журналистов. Акуцу переживал за него, но, поскольку тот был преисполнен решимости, просто постарался подбодрить его.

— Пора, — хорошо поставленным низким голосом объявил Хорита, взглянув на ручные часы. Он был незаменимым участником этого журналистского расследования.

— Ну, я пошёл.

Акуцу пожал Соитиро руку. Ответное рукопожатие было на удивление крепким.

Тосия и Хорита пошли вперёд, за ними последовали Соитиро и Митани. Скрип кожаной обуви — звук шагов множества людей в полутёмном коридоре. Тосия открыл дверь в зал. Впереди в зале находилась высокая сцена, посередине — длинный стол, накрытый белой скатертью, на нём — куча микрофонов и диктофонов разных СМИ. От двери до сцены надо было пройти метров десять. Вдоль всего прохода стояли ширмы, и людям со вспышками вошедшие были пока не видны. Рядом с Соитиро стоял Митани, за ними — Тосия и Хорита. Акуцу наблюдал в отдалении. Ему пришло на память начало одной из статей: «Я… мать… я сбежал, бросив мать». Когда он писал статьи, то всячески избегал начинать их с прямой речи. Лишь один раз сделал исключение: в этих словах была вся суть трагедии. Душераздирающий крик ребёнка, бегущего от обжигающего пламени, ребёнка, бросившего мать. Должно быть, у Соитиро было лишь одно желание: оборвать цепь несчастий, что опутала его проклятую семью. Пусть даже вместе с этой цепью порвалась нить, соединяющая его с матерью. Может быть, ему даже казалось, что поджог — дело рук не Цумуры, а самого Бога…