— Вот он — вот этот зверь! — завопила Зигелинда Зоммер.
Фрау Домбровски подтвердила. Инспектор Михельсдорф хранил спокойствие.
— Свет! — приказал Циммерман.
Прожектора шести полицейских машин мгновенно озарили огромный автомобиль, уткнувшийся в стену. Из него вылез Ляйтнер, ощупывая себя и отряхивая осколки стекла. Он был невредим и сердито сощурился против света.
— С вами ничего не случилось? — спросил Циммерман.
— Нет, — ответил Ляйтнер. — Но вот, мне кажется, коллеге фон Готе нужно бы переменить белье!
— А что с Хесслером?
— Ему слегка досталось, — спокойно сообщил Ляйтнер. — Нет, при аварии с ним ничего не случилось. Но вот когда он направил машину на вас, пришлось его огреть дубинкой. Он свалился на руль, а я затянул ручной тормоз. Но ничего, сейчас очухается…
— Можете объяснить мне, что Хансик собирался сделать? — с трудом смог спросить Шмельц.
— Прикончить вас, — охотно пояснил Циммерман, — что же еще?
И после этого краткого объяснения комиссар перестал обращать внимание на Шмельца и отошел к Келлеру, стоявшему в полутьме на противоположной стороне улицы.
— Ну, что скажешь? Все прошло как по нотам!
— Сыграно первоклассно, — без восторга согласился Келлер. — Я бы сказал, образцовое представление.
— Теперь они оба у нас в руках — хозяин и его покорный слуга!
Циммерман был убежден, что наилучшим образом сделал все, чтобы правда вышла наружу и чтобы на ее основе виновные понесли наказание.
— Тебе ведь удалось разбить вдребезги их многолетнюю поруку, их отношения ревностного слуги и прикрывающего на все глаза трусоватого хозяина. А я довел все до конца. Поставил их в ситуацию, когда речь шла уже об их головах, и тут они сломались. С этой минуты каждый из них будет спасать свою шкуру и топить другого.
— Вполне возможно, что расскажут все, но не исключено, что они все же пощадят друг друга. Настолько, чтобы не навредить себе. Во всяком случае, один разоблачит другого. И это в нашем деле, Мартин, самое сложное. Поскольку людские жизни губят не только преступники, но и такие, как мы с тобой. Тем, что принуждаем говорить о других правду, уличать их в преступлениях, низости, всякой грязи. И хуже всего, что выхода из этого нет. Пока будет существовать наше общество и его правосудие, ничего другого нам не остается.