— Да, очень понравилось, — ответил я совершенно искренне. — Я всегда его фильмы любил, он классный режиссёр. Даже мечтать не мог, что буду сниматься у него.

— Я слышал, под вас сценарий изменили с его подачи? — подал голос Арнольд. — Игорь Евгеньевич остался не доволен.

«Какая же все-таки сволочь, этот ваш Игорь Евгеньевич», — безумно захотелось сказать мне.

— Игорь Евгеньевич был очень занят в других проектах, поэтому мою роль немного увеличили.

Кира лихорадочно работая челюстями, расправилась с лобстером и успела встрять, к моему сильнейшему неудовольствию, в наш разговор.

— Дмитрий Сергеевич обещал мне в следующем фильме одну из главных ролей. Он будет фильм снимать по Толстому, — изрекла она важно.

— По Льву Николаевичу, Алексею Николаевичу или Алексею Константиновичу? — спросил я, пытаясь изо всех сил погасить злую иронию.

Кира явно опешила от моей эрудиции и, пробормотав нечто невнятное, углубилась в поедании салата из фаршированных сыром и маслинами шампиньонов, который только что принесли.

— Олег Янович, — вздрогнул я от неожиданности, услышав громкий шёпот. — Бенедикт Романович просит что-нибудь исполнить.

Я повернул голову, рядом совсем некстати возник Сильвестр.

— Он разве здесь? — удивился я, окинув быстрым взглядом зал.

— Они-с в отдельном нумере, — в стиле дореволюционных половых ответствовал распорядитель.

— Сильвестр, я не в голосе сегодня, — произнёс я капризно.

— Бенедикту Романовичу не отказывают, — проскрипел Сильвестр таким ледяным тоном, что меня продрал мороз по коже.

— Хорошо, что просил исполнить Бенедикт Романович? — складывая салфетку, деловито поинтересовался я.

Дальше ломаться не имело смысла.

— Что-нибудь о любви, на английском, пожалуйста.

Хорошо, что не на японском. Мало того, что при всех, без подготовки я буду петь, так еще на английском? Опозорюсь на всю жизнь. Меня спасёт только то, что гости уже порядком набрались и вряд вообще будут прислушиваться к моему исполнению. На подгибающихся от страха ногах я прошествовал к эстраде, взбежал на ступеньки и сел к роялю, стараясь не смотреть в зал. Пробежался по клавишам и начал напевать самую простую по тексту песню, но, тем не менее, одну из самых известных, надеясь, что Бенедикт Романович ее слышал или, по крайней мере, поймёт, что это о любви, как он заказывал:

Я закончил и бросил взгляд в зал. Милана поняла, что я пел для неё, расцвела в улыбке, и послала мне другой страстный воздушный поцелуй.

Розенштейн, развернувшись всей своей тушей, поманил меня. Я сошёл по ступенькам и направился к ним.