– Но другие Незаметные нас больше не слышат, – возразил я. – А про Джо ты говорил, что он больше не Незаметный.

Он отмахнулся от этого возражения.

– И к тому же не можем мы быть только одним – передатчиками. Это не сделало бы нас средними, это не имеет отношения к тому, чтобы быть обыкновенным...

– Никто не может быть чем-то одним. Чернокожий – не просто черный. Он еще и человек. Сын. Может быть, отец, брат, муж. Он может любить рэп, или рок, или классику. Он может быть спортсменом или ученым. У каждого есть разные грани. Никто настолько не одномерен, чтобы описать его одним словом. – Он запнулся. И добавил: – Даже мы.

Я не знаю, поверил ли я ему. Я не знаю, хотел ли я ему поверить. Приятно было бы думать, что быть Незаметным – не единственный атрибут моего существования, что это не определяет образ моей жизни. Но при моей в жизни цели, не имеющей к этому никакого отношения, никак не связанной с моими личными талантами или коллективной самоидентификацией... Нет, я не мог согласиться. Я не хотел соглашаться.

Филипп наклонился вперед.

– Может быть, к этому идет вся раса людей, может быть, к этому все и направляется. Может быть, это и есть цель – последний побочный продукт эволюции Незаметных. Может быть, наступит день, когда каждый сможет переходить между двумя мирами. Может быть, мы – спутники Елены, – сказал он, показывая в книгу.

Я подумал об убийце, о его очевидном безумии, и хотя это напомнило мне дочь из повести, я покачал головой.

– Нет.

– Почему?

– Мы не эволюционируем до высших существ, которые перемещаются свободно между мирами, или измерениями, или как там эти хреновины называются. Мы исчезаем из этого мира и проваливаемся в тот. Нас туда засасывает. И нас не станет. Это цель эволюции? Чтобы людей затягивало прочь от их любимых в мир чудовищных пауков? Не думаю.

– Ты смотришь очень близоруко...

– Нет. – Я покачал головой. – И к тому же мне все равно. Я туда не хочу. Я не хотел даже иметь возможность это видеть и сейчас не хочу. Я хочу просто остаться здесь вместе с Джейн. Если бы я столько времени провел, думая, как остановить процесс, сколько потратил на обдумывание, что он собой представляет, мы бы могли и выжить. – Нет, не могли бы, – ответил он. Нет, не могли бы.

Я уставился на Филиппа. До этой минуты я не сознавал, что рассчитываю, что он вытащит меня из этой передряги, спасет меня, и его спокойное отрицание надежды было мне как кол в сердце. Сразу и вдруг я понял, что его изощренные теории, вплетение наших фактов в фантазию Мэйчена были просто попытками примириться с уверенностью, что нам не вернуться назад, что мы обречены. Я увидел, что Филипп так же боится неизвестного, как и я.