Мы вернулись домой вскоре после полуночи. Впрочем, это место больше не похоже на дом: изверг вновь осквернил его… Где мне найти слова для этого, всего этого?

Труп обнаружил Кейн, и это его крик призвал меня в столовую. Мне следовало бы знать, что искать нужно там, и остается только гадать, почему я не начал осмотр дома оттуда. Диктовалось ли это желанием вовлечь Кейна глубже в этот кровавый кошмар, дав ему возможность увидеть все собственными глазами? Или я просто боялся больше, чем он? Мне очень стыдно, однако повторюсь: честность превыше всего, а потому я обязан задаваться такими вопросами и отвечать на них правдиво. Знание правды — основа душевного здоровья. Именно заставив мучиться неизвестностью, Тамблти довел меня почти до безумия и, как я опасался, Кейна тоже. Одна Сперанца была спокойна. Но она не видела того, что видели мы. И молю Бога, чтобы не увидела никогда.

Крик Кейна был даже не криком, а горестным, неумолчным воем, нараставшим, как звук свистка кипящего чайника. Сначала я проверял порог, лестницу и, задержавшись в буфетной, просто не связал этот звук с Кейном. Принял его за тоскливый вой ветра в дымоходе или протяжный, унылый гудок груженного углем парохода, ползущего по Темзе. Но потом звук раскололся, я услышал настойчиво повторяющиеся выкрики: «Брэм… Брэм…», которые вначале ошибочно принял за зов Тамблти. Но нет, он всегда звал меня одинаково: «Сто-кер, Сто-кер». Значит, это Кейн. Никто, кроме Кейна! Осознав это, я опрометью ринулся в столовую, где увидел такое…

Представшая передо мной картина превосходила все виденное мною ранее, и в тот же миг я понял: это послание, но какого оно рода, дошло до меня не сразу. Первое впечатление: на сиденье моего кресла вертикально поставлено бревно, а не обрубок обезглавленного человеческого тела, как это было в действительности. Эта иллюзия была развеяна Кейном. Он замер с отвисшей челюстью, вытаращив глаза и дрожа так, что, казалось, вот-вот уронит лампу на ковер. Я бросился к нему, чтобы забрать светильник, и тут-то разглядел все как следует.

Первым моим побуждением было отослать Кейна в буфетную или просто хоть куда-нибудь. Он не ушел. Торчал рядом со мной, уставившись на торс — назвать это телом не поворачивается язык. Туловище без ног, левой руки и головы, с зияющей впадиной поверх и между отвислых грудей и… с вырванным сердцем. Оно сидело в моем кресле. Или следует сказать: она сидела? Но нет, оно — я просто не мог допустить, что этот обрубок еще недавно был живой женщиной. Итак, оно сидело в моем кресле, том самом, в котором я проводил долгие часы с пером в руке, и тот, кто усадил его туда, не преминул вытянуть окоченевшую правую руку и положить на мой стол так, что она прижимала к столешнице записку.