– Здравствуй, здравствуй, Григорьев! Давненько ты не радовал нашу газету своими материалами. А пишешь ты превосходно. Ярко, интересно. Для нас иметь в штате такого сотрудника – большая удача. Я уже согласовал твою кандидатуру с новым учредителем. Ты принят, Вадим, поздравляю. Строчи заявление. Когда сможешь приступить к работе?
Вадим растерялся:
– Я… Мне нужно еще две недели.
В «Национале» к заявлению Вадима отнеслись с сожалением. Груздев даже попытался его отговорить от поспешного шага:
– Чудак-человек, где ты себе еще такую работу найдешь, как здесь? Не пыльно, не сложно и при этом – денежно. Смотри… Свято место пусто не бывает. Попросишься обратно – а будет поздно.
Вадим только улыбнулся в ответ.
Груздев покачал головой и вздохнул:
– Значит, твердо решил? Ну что же. Наверное, тебе и впрямь нужно расти. Может, и карьеру сделаешь. Удачи!
И он подмигнул.– Чудак-человек, где ты себе еще такую работу найдешь, как здесь? Не пыльно, не сложно и при этом – денежно. Смотри… Свято место пусто не бывает. Попросишься обратно – а будет поздно.
Вадим только улыбнулся в ответ.
Груздев покачал головой и вздохнул:
– Значит, твердо решил? Ну что же. Наверное, тебе и впрямь нужно расти. Может, и карьеру сделаешь. Удачи!
Зевкович тоже расстроился:
– Ты уж нас не забывай, когда станешь известным журналистом. Не зазнавайся. А мне без тебя непросто придется. Опять смена оголилась…
Но больше всех опечалился Коля Ефремов.
– Я к тебе привязался, Вадька, – сказал он, отводя глаза. – Ты мне как брат стал… Знаешь, я понимаю, что это глупо звучит, но если когда-нибудь тебе понадобится снять номер в «Национале» и остаться, так сказать, инкогнито, можешь на меня рассчитывать. Ни одна камера тебя не увидит.
И они оба посмеялись над шуткой, даже не подозревая о том, что в очень скором времени Вадиму действительно придется воспользоваться этим предложением.– Ты уж нас не забывай, когда станешь известным журналистом. Не зазнавайся. А мне без тебя непросто придется. Опять смена оголилась…
Но больше всех опечалился Коля Ефремов.
– Я к тебе привязался, Вадька, – сказал он, отводя глаза. – Ты мне как брат стал… Знаешь, я понимаю, что это глупо звучит, но если когда-нибудь тебе понадобится снять номер в «Национале» и остаться, так сказать, инкогнито, можешь на меня рассчитывать. Ни одна камера тебя не увидит.
Если в отеле к уходу Вадима отнеслись с пониманием, то в собственном доме его ждала совсем другая реакция. Удивительная и неожиданно странная.
– Ты поступаешь безответственно! – вспылил Матвей. – И совершенно не думаешь о своем
– По-моему, – обескураженно возразил Вадим, – я только о нем и думаю. У меня появился шанс заняться, наконец, интересным и нужным делом.
– Это шанс сегодняшнего дня! – раздраженно парировал Матвей. – И никто не знает, каким будет завтра! Работа в «Национале» – это стабильность. Это уверенность в том, что в ближайшие годы тебе не придется голодать и побираться! Если завтра твою газетенку закроют, что станешь делать?
– А почему ее должны закрыть? – Вадим тоже повысил голос. – По-моему, напротив, дела у нее все лучше и лучше.
– Тебе еще никогда не доводилось работать на хозяина! – ревел Матвей. – Сегодня ты нужен собственнику, а завтра, выжав все соки, он выбросит тебя на улицу!
– Отчего же, – усмехнулся Вадим, – ты пророчишь моей карьере такую недолгую жизнь?
– Я знаю, что говорю, – покачал головой Матвей. – У меня есть жизненный опыт. И здравый смысл. И он подсказывает мне, что ты должен остаться в «Национале»!
– Потому что… так
Матвей помолчал, глядя в окно. Было заметно, что он сказал не все, что хотел. Невидимая, досадно хрипящая струна дрожала у него где-то внутри, пугаясь собственного нелепого, неправильного звука.
– Я уже стар, – наконец сказал он тихо. – Моя голова давно бела как снег. Я думал… Я полагал, что мне есть кому доверить свои последние годы…
Вадим удивленно поднял глаза.
– Ты считаешь, что я способен бросить тебя на произвол судьбы? – В его голосе послышалось негодование.
– Да ты даже о себе не можешь позаботиться, – обреченно вздохнул отчим. – Ты живешь так, словно тебе отпущены столетия. Ты пятишься, а всерьез думаешь, что отступаешь для разбега. Ты полагаешь, что можешь победить судьбу, написать ее… Твой отец тоже так считал. И что же? Он никого не сделал счастливым. Ни твою мать, ни своего учителя, ни себя самого.
– Это несправедливо… – горько произнес Вадим. – Я знаю, что никогда не напишу свою или чужую жизнь набело. Но у меня всегда есть выбор. Идти или остаться. Налево или направо. Так или иначе…
– И ты думаешь, твой выбор что-то изменит? Разве он не приведет тебя к тому же концу, но другой дорогой?
– Изменит, – вдруг твердо сказал Вадим. – Обязательно изменит. И не только сам путь, но и его финал.
– Смотри… не ошибись, – насмешливо отчеканил Матвей и вышел вон. Дверь за ним закрылась медленно и тихо.