Выскочив из операторской и мчась через три ступеньки по лестнице на четвертый этаж, он уже точно знал, что это –
– Мила! – позвал он, едва сдерживая в груди рыдания. – Я не забыл тебя!
В коридоре четвертого этажа, уже пробежав несколько метров, отделяющих его от 215-го номера, он вдруг остановился как вкопанный и в изумлении попятился назад. Скользкий квадрат холодного зеркала выхватил его отражение и спрятал вновь, когда он пробежал мимо. Вадим попятился назад, чтобы еще раз увидеть то, что на миг показала ему стеклянная гладь.
Он стоял перед зеркалом, и слезы катились у него из глаз. Его отражение тоже плакало.
Сейчас Вадим понял, чего не хватало на той застывшей картинке из далекой-далекой жизни. Его самого! Этого высокого лба, обрамленного темными волнистыми волосами, этого тонкого носа и волевых губ, этих печальных и чуть прищуренных серых глаз. Этого новенького кителя сотрудника НКВД с ярко-синими петлицами и безобразной намокшей бурой кляксой чуть ниже левого кармана.
– Здравствуй, Вадим! – услышал он и обернулся.
Мила стояла в дверях 215-го номера и протягивала куда-то в пустоту черную кожаную папку – ту самую, в которой когда-то, очень давно, лежали чистые листы бумаги.
– Я пришла к тебе
– Я всегда помнил тебя
– Да… – согласилась Мила. – Как в Александровском…
– Мы будем держаться за руки и молчать…
– И молчать… – как эхо отозвалась Мила.
– Мы будем любить друг друга без слов и прикосновений.
– Тебе не придется больше страдать, – заверила Мила. – Я взяла твои страдания.