— Платят? Деньгами?

— Да, по доллару в неделю. По воскресеньям мы можем тратить эти деньги в лагерном магазине. Например, мыло. Бритвы. Чай.

Сэм доел рагу и дочиста вытер миску коркой хлеба.

— Отто, а отсюда сбегали?

— Попытки случались, да. Но как далеко можно отсюда уйти, находясь в незнакомой стране? А? И в такой одежде?

— А удачные попытки были?

Отто уставился на Сэма.

— Значит, теперь раздумываете о побеге, да?

Сэм ненадолго задумался, размышляя, стоит ли доверять заключённому.

— Просто мысли вслух, вот и всё.

— Ну, так подумайте, вот о чём, мой друг. Если кто-то сбегает из барака, всех остальных в наказание сажают в холодную. Только вода, неделю никакой еды. А потом устраивают лотерею и одного из барака пристреливают. Это охранники придумали — не без помощи немцев, конечно, — что расстрел одного отобьёт охоту у остальных. Помогает. Чаще всего.

Сэм прекратил есть и сидел молча.

— Так, позвольте узнать, мой американский друг, что вы будете делать? Попытаетесь сбежать? Приговорите меня или ещё кого из соседей по бараку к пытке и смерти?

— Я не знаю, что буду делать, мне лишь нужно выбраться и…

— Нам всем нужно выбраться, — жёстко произнёс Отто. — Всем нужно уйти. Но куда нам идти, а? Для еврея в нынешнем мире… безопасных мест больше нет. Поэтому мы живём день за днём, вот и всё. А здесь мы в относительной безопасности. Вы меня понимаете?

— Да, понимаю.

— Нет, не понимаете, — бросил в ответ голландец. — Так. Расскажу вам притчу. Ммм, нет, не притчу, а правдивую историю. На юге, на лесоповале, я знавал школьного учителя из одной польской деревушки. Его звали Ротштейн. Как-то раз, через несколько месяцев после вторжения, в их деревню приехал отряд особой немецкой полиции и собрал всех евреев на площади. И там они и стояли, не шевелясь, под июньским солнцем. Ни воды. Ни тени. Ни еды. А немцы смеялись. Фотографировали. Они говорили евреям: «Шевельнётесь — умрёте. Поняли?». И один старик не выдержал. Он попытался размять затёкшие ноги. Его застрелили. Закричала женщина. Её тоже застрелили. Около Ротштейна его двухлетний племянник бился в объятиях матери, пытался убежать, мать плакала, а немецкий полицейский поднял мальчика за ногу, показал всем, затем приставил к его голове пистолет и выстрелил. Ротштейна всего забрызгало кровью и мозгами племянника. Это произошло там, где евреи сотнями лет жили в покое и безопасности. А теперь… ничего. Даже здесь, в вашей Америке. Мы здесь больше не в безопасности. Так, скажите, хотите, чтобы меня убили? Или кого-нибудь из моих соседей? Вы настолько важны, чтобы произошло именно это?