— Заметил наблюдение? — Котелкин соображал, какова его роль в ситуации.

— Да кто его знает. На «Тургеневской» сидел в вагоне, читал книгу. Радио объявляет: «Следующая станция “Колхозная”», — он книгу захлопнул и в двери. Наши не успели… Вот и думай! То ли зачитался, то ли… Что сидите?! — заорал Олег на бойцов. — Объяснять надо? Чтобы все в лучшем виде. Живого и здорового… Лично! Товарищу Котелкину! — И, снизив тон, добавил: — Петру Ивановичу!

Нефедов оказался невысоким и неказистым на первый взгляд парнем. О нем можно было сказать — худой, но это была не худоба, а та самая сухощавость, которая свидетельствует о двужильности, какой-то особой живучести и выносливости. Сначала дернулся, пытался сопротивляться, но, узнав, кто его берет, сник и добровольно протянул кисти.

В машине был спокоен. Адмиралу даже показалось, что он удовлетворен таким ходом событий. В приемной Нефедов повеселел. Убедившись, что он и вправду попал в госбезопасность, попросил закурить.

Как ни странно, но показания Нефедова поражали своей логичностью и доказательностью. Он действительно звонил жене Кузина и предлагал довести до него информацию придерживаться легенды. Свои имя и фамилию он этой женщине не назвал, потому что они ей ничего не сказали бы: ведь с Кузиным они служили хотя и вместе, но в разных батальонах, и только земляческие отношения как-то формально их объединяли…

Для Котелкина становилось ясно, что ранее существовавшая версия начинает рушиться, как карточный домик, и тем не менее что-то не давало ему покоя. Какой-то навязчивый и нудный комар зудел в ухе «не верь, не верь, не верь», отвлекая и не давая сосредоточиться на главном. Длинный допрос утомил всех. Дед откровенно зевал, отчаявшись услышать что-то новое. Котелкин подбрасывал в топку беседы сигареты и, как человек некурящий, стоически терпел и дым и смрад их переработки.

— Квилидзе Гурам, Гурам Георгиевич, — чуть слышно пробурчал себе под нос Дед и вдруг неожиданно для всех заорал прямо в лицо Нефедову: — Зачем Ваху убил, сука?!

От резкого пронзительного вскрика Котелкин подскочил, как ошпаренный. Эффект был настолько силен, что все присутствовавшие в комнате оцепенели.

Но больше всех ошалел от перемены темпа Нефедов. Его глаза стали похожи на десертные блюдца, а лицо приобрело цвет кукурузы молочно-восковой спелости.

— Колись, сука, зачем Ваху замочил! — Дед в упор смотрел на Нефедова. Овосковевший Нефедов не мог вымолвить ни слова. Фразы булькали в горле, как в трубке телефонного аппарата ВЧ, не умея оформиться во что-то членораздельное.