– Звучит как неолиберальная шоковая доктрина, – заметил Христопулос.
– Смотрите! – воскликнул кто-то из сотрудников.
* * *
Мари Боллар задумчиво смотрела в окно на зимний сад, когда холодильник вдруг утробно заурчал. Она удивленно обернулась, затем, все еще не веря, подошла и открыла дверцу. Внутри горел свет. Мари лихорадочно щелкнула выключателем на стене. В комнате зажглись лампы.
– Мама! – раздались голоса детей из гостиной. – Мама!
Она бросилась туда. Торшер возле дивана лучился светом. Жорж взялся за пульт от телевизора. На экране появилась серая рябь, из динамиков послышалось шипение. Бернадетта принялся играть выключателем, и лампы в люстре то зажигались, то гасли.
– Папа был прав! – воскликнул Жорж. – Снова дали свет!
Мари увидела, как в доме напротив тоже загорается и гаснет свет. Она ринулась к окну; дети последовали за ней, прижались лицами к стеклу. Всюду, насколько хватало взгляда, в домах горел свет.
Мари обняла детей и прижала к себе, почувствовала, как они обхватили ее бедра.
– Значит, папа скоро приедет? – спросила Бернадетта, глядя снизу вверх.
Мари крепче прижала ее к себе.
– Да, приедет. Думаю, он скоро позвонит.
– Тогда мы сможем поехать к дедушке с бабушкой в Париж, – сказал Жорж.
– Да, обязательно поедем.
Соня Ангстрём вместе с другими стояла у окна и смотрела на город. В офисных зданиях горел свет, как и в жилых домах, жильцы которых отказались эвакуироваться. На улицах снова горели световые рекламы и декоративные светильники на фасадах зданий. За спиной смеялись и говорили наперебой коллеги, звонили телефоны, но в первые минуты никто не поднимал трубок. Ангстрём вспомнила ту ночь в тюрьме, американскую журналистку и Манцано. Она не говорила с ними с тех пор, как оба уехали в Гаагу. Сейчас каждый хотел дозвониться до тех, кто был важнее других. Ей тоже хотелось поговорить кое с кем, узнать, всё ли у них в порядке. Соня вернулась в свой кабинет. Там как раз зазвонил телефон. Она взяла трубку.
– Привет, – раздался голос Пьеро. – Как у тебя дела?