– Ты готов? – спросила Малин. Он кивнул:

– Готов.

Вероника Линд обняла его и поцеловала в щеку, а потом поздоровалась с Малин – так, словно они были старыми друзьями. Монсон протянул руку молодому блондину, который пришел с Вероникой.

– Вы, наверное, Исак?

Мужчина кивнул и пожал ему руку. Движения Исака были несколько замедленными; казалось, что темный костюм его стесняет. На лице у него еще кое-где виднелись следы побоев. Монсон вспомнил мальчика с льняными волосами, который когда-то застенчиво улыбнулся ему, сидя за столом в доме Роота. Почувствовал комок в горле.

– Я часто думал о тебе и твоей сестре. – Он торопливо откашлялся. – Она приедет?

– Нет. – Исак покачал головой. – Мы с Осой решили, что семью буду представлять я… Ведь Билли был нам сводным братом, – прибавил он, хотя объяснений тут явно не требовалось.

Монсон не знал, что на это ответить, и какое-то время оба натянуто молчали. Монсон слышал, как у него за спиной беседуют Вероника и Малин.

– Спасибо, что вы его пригласили, – говорила Малин. – Для Кристера это очень много значит. Больше, чем он сам готов признать.

Монсон покосился на Исака. Но если молодой человек и слышал слова Малин, у него хватило такта этого не показать.

– Я тут собрал нам корзинку, – сказал Монсон, отыскав новую тему для разговора. – Кофе и кекс с ревенем. Мой фирменный рецепт.

– Сто лет не ел домашних пирогов. – Исак улыбнулся. – А в детстве очень любил. И ревень тоже.

– Вот и хорошо. – Монсон просиял.

– Ну что, вы готовы? – спросила Вероника. – Ехать довольно долго.

Она взяла Монсона под руку, и они пошли к машине. Исак задержался, принимая у Малин корзинку.

– Вам очень идет форма, – сказала Вероника, и это почему-то заставило Монсона слегка покраснеть. В Веронике что-то изменилось. Может, взгляд? Монсону нравилась эта перемена.

– Подумать только – ведь я подошел так близко, – проговорил он. – В буквальном смысле держал в руках ключ к разгадке. Если бы только Роот рассказал… я имею в виду – он же наверняка понимал, что сделала Магдалена.

Вероника кивнула.

– Я думаю, Томми действительно любил маму. Знал, что она больна, и потому не смог выдать ее. Это и по письмам видно. Ведь он сохранил их, а не уничтожил.