Держась от него метров в пяти, я следовал за ним, как кипевшая от злости покорная собачонка.

Шли мы довольно долго. Пройдя по длиннющему подземному коридору, мы вышли на поверхность, обогнули еще один вокзал, Казанский на этот раз, прошли какими-то переулками и очутились в проходном дворе, который одним своим видом вызывал уныние и мысли о суициде.

Устроившись в маленькой заплеванной беседке, он начал нашу непринужденную беседу.

— Ну? — сказал он.

— Баранки гну, — ответил я. — Не фамильярничайте, пожалуйста.

— Они разговаривали с вами? — спросил он.

— Разговаривали. Просили, чтоб я ходатайствовал перед вами о встрече. Они поклонники вашего таланта.

— Лапшин, послушайте, не надо так, — попросил он. — Я в гораздо большей жопе, чем вы можете себе это представить.

— Вы будете удивлены, но вашу эту жопу я как раз могу себе представить, — хмыкнул я. — Вы не отказали себе в удовольствие затащить в нее и меня. А о Косте я уж и не говорю.

— Как он? — что-то человечное скользнуло в его голосе.

— Врачи говорят, что теперь уже надежда есть. Но ликовать еще рано. Да и не вам.

— Я вам не нравлюсь, да, Лапшин?

— А за что мне вас любить? — искренне удивился я. — За то, что…

Я хотел уколоть его как можно больнее, но он почувствовал, что его собираются каким-то образом унизить, и предупредил меня, перебив:

— Все, Лапшин. Хватит. Вы можете изгаляться сколько вам угодно, но в другой раз, в другом месте. И без меня. Что они вам сказали?

— Они вас ищут, — беспомощно напомнил я ему.

— Спасибо, я в курсе, — усмехнулся он. — Что им известно обо мне?

Вот оно. Теперь я вспомнил, теперь я прочно ухватился за ту мысль, которая постоянно от меня ускользала.

Но почему же я не мог зацепиться за нее раньше, ведь это так просто!

Ну что ж. Мне очень жаль, Стас.