– Вы говорите по-шведски? – с ужасом спросил Блумквист, как будто способность незнакомца переходить с одного языка на другой подтверждала его дьявольскую сущность.
– Я – полиглот, Микаэль.
– В самом деле?
– Именно. Но наше с вами общение будет происходить за пределами какого-либо языка.
Он развернул черный платок, который держал в правой руке, и выложил на стальную столешницу пару сверкающих металлических предметов.
– Что вы имеете в виду? – не понял Микаэль, который все отчаянней извивался на носилках.
Печь полыхнула огнем. На металлической обшивке Блумквист угадывал искаженное отражение своего лица.
– В языках существует много разных красивых слов, почти для всего в этой жизни, – пояснил незнакомец. – Прежде всего для любви, вы согласны? В молодости вы, конечно, читали Китса и Байрона, которые, как мне кажется, нашли для нее самые лучшие слова. Но боль, Микаэль, она бессловесна. Даже самые великие поэты не в состоянии ее описать. Туда мы с вами и отправимся – в безмолвное…
* * *
На заднем сиденье черного «Мерседеса», направлявшегося на север, в сторону Мэрсты, Юрий Богданов показывал Кире фрагменты ролика. Она равнодушно щурила глаза. Вид мучений врага не вызывал у нее никаких эмоций, и это было странно. Иногда по ее лицу пробегало знакомое нетерпеливо-скучающее выражение, и это нравилось Богданову еще меньше.
Он не доверял Галинову и полагал, что тот зашел слишком далеко. Нападение на Блумквиста не сулило ничего хорошего. Слишком много эмоций витало в воздухе, а сдержанное раздражение Киры выглядело угрожающе.
– Тебе плохо? – спросил Богданов.
– И это ты собираешься послать ей? – вместо ответа процедила сквозь зубы Кира.
– Я всего лишь хотел сохранить ссылку. Но, откровенно говоря…
Богданов замялся. Он знал, как Кира отнесется к тому, что он собирается сказать, поэтому избегал смотреть ей в глаза.
– …держись подальше от этого здания, – наконец проговорил он. – Тебе лучше улететь домой, прямо сейчас.
– Я никуда не полечу, пока она не умрет.
– Мне кажется… – начал Богданов и осекся.