– Какие туфли? – не сразу поняла она.

– От которых отвалился каблук?

– Я бросила их в открытый люк, когда на следующий день пошла на работу.

– Этот люк находится рядом с вашим домом?

– Нет, я прошла две остановки пешком специально, чтобы выбросить подальше от своего дома.

– И на какой улице находится люк?

– На Стрелковой, там ещё на углу свечка двенадцатиэтажная стоит.

– Вы были уверены в своём алиби, – тихо сказал Наполеонов.

– Конечно. Я же не думала, что Аркадий уйдёт из дома. Я думала, что он настолько пьян, что проспит до утра.

– Зачем вы выбросили свою куртку? Ведь её не было на вас в день убийства.

– Выбросила, чтобы вы думали, что на работу я пришла в своём голубом плаще!

– Понятно. В некотором смысле вам повезло, в магазине нашёлся ещё один точно такой же плащ, как ваш.

– Да. Нам пришла партия из пяти голубых плащей. Четыре купили. Один из них купила я. А один остался на складе.

– Вам не пришло в голову, что на том плаще, который вы носили, осталась ваша ДНК.

– Я не подумала об этом! Всё это время я жила, охваченная страхом!

– Почему вы не обратились в полицию?

– Да разве же вы помогли бы нам?! – выкрикнула Горбункова и сказала уже тише: – И потом Аркадий ни за что не согласился бы, – она оборвала фразу, закрыла лицо руками и зарыдала в голос.

– Поздно плакать, – сказал Наполеонов. Он не испытывал ни капли сострадания к Людмиле Горбунковой. И понятно почему. Жаль ему было убитую Ирину Селиванову.

В коттеджный посёлок Наполеонов приехал только в воскресенье. Тихий дождь орошал землю крупными прозрачными каплями, так похожими на слёзы.

– Шура, ты что пригорюнился? – спросила Мирослава.