В комнате лишь один стул, но он не приглашает меня сесть. Закрывает за собой дверь. Вынимает из кармана платок, утирает лоб. Лицо у него изжелта-бледное.

— Боже правый! — говорит он снова. А потом: — Простите меня. Простите. Это просто от неожиданности.

— Простите. — Голос мой дрожит. — Я, кажется, сейчас заплачу. Но пришла сюда не затем, чтобы плакать.

— Можете поплакать, что ж! — говорит он, поглядывая через мутное окошко.

Но я не плачу, нет. Молча борюсь со слезами. Он видит это, качает головой.

— Моя дорогая, — произносит он наконец. — Что вы наделали?

— Не спрашивайте.

— Вы сбежали.

— От дяди — да.

— Думаю, от мужа.

— От мужа? — удивляюсь я. — Значит, вы знаете?

Он пожимает плечами, краснеет, отводит глаза.

Я говорю:

— Вы плохо обо мне думаете. Вы не представляете, через что я прошла! Не беспокойтесь, — потому что он снова глянул в окошко, — не беспокойтесь, я не буду устраивать истерик. Можете думать обо мне как угодно, мне все равно. Но вы должны мне помочь. Поможете?

— Моя дорогая...

— Поможете. Должны помочь. У меня ничего нет. Мне нужны деньги, нужен дом, где я могла бы остановиться. Вы ведь всегда говорили, что с радостью примете меня...

Я непроизвольно повышаю голос.

— Спокойнее, — говорит он и делает жест, словно хочет меня успокоить, но не отходит от двери. — Спокойнее. Вы представляете, как дико все это выглядит со стороны? Представляете? Что подумают мои работники? Приходит девушка, срочно требует меня, подписывается загадочным именем... — Он невесело усмехается. — Что сказали бы на это мои дочери, моя жена?

— Я прошу прощения.

И снова он утирает лицо платком. Вздыхает.