— Ты полагаешь, это твоя заслуга, что он больше не импотент?

— Важно не то, чья это заслуга, товарищ. Важно контролировать его поведение. В данном случае мое тело — орудие контроля. Если бы оружие оказалось здесь более эффективным, я использовала бы оружие.

Наджир одобрительно кивнул. Он знал — Далия говорит правду. Она как-то помогала готовить трех японских террористов к акции в аэропорту Лод, в Тель-Авиве. Там они убивали всех без разбора. Поначалу японцев было четверо. Один из них сдал во время подготовки — нервы не выдержали, и Далия на глазах у его товарищей разнесла ему череп очередью из «шмайсера».

— Почему ты так уверена, что им не овладеют вдруг угрызения совести и он не выдаст тебя американцам? — не успокаивался Али.

— А если и так — что они выиграют? — спокойно возразила Далия. — Я мелкая сошка. Ну, захватят они взрывчатку. Но ведь у них пластиковой взрывчатки и так хватает — нам ли этого не знать?

Это было рассчитано на Наджира и попало в цель: Далия заметила, как он бросил на нее быстрый взгляд.

Израильские террористы практически постоянно пользовались американской пластиковой взрывчаткой — бомбами типа С-4. Наджир никогда не забывал, как вынес из взорванной квартиры в Бхандуне тело своего брата, а потом вернулся, чтобы отыскать среди развалин его ноги.

— Американец пришел к нам потому, что ему нужна взрывчатка. Вы это знаете, товарищ, — продолжала Далия. — Я тоже нужна ему, по разным причинам. Наши цели не идут вразрез с его политическими убеждениями: у него нет политических убеждений. Понятия «совесть» для него тоже не существует — в общепринятом значении этого слова. Он никогда меня не выдаст.

— Давайте взглянем на него еще раз, — предложил Наджир. — Товарищ Далия, ты изучала этого человека в определенной обстановке. Я хочу показать его тебе в совершенно иных обстоятельствах. Али?

Абу Али поставил на стол шестнадцатимиллиметровый кинопроектор и выключил свет.

— Мы совсем недавно получили этот материал из надежного источника в Северном Вьетнаме, товарищ Далия. Фильм показали по американскому телевидению, но это было еще до того, как тебя приняли в «Дом войны». Вряд ли ты могла его видеть.

На стене замелькали размытые цифры — пошел начальный ракорд, послышались нестройные звуки какой-то музыки. Затем лента пошла быстрее, музыка обрела строй — зазвучал гимн Демократической Республики Вьетнам. Яркое пятно света на стене обрело очертания: стала видна беленая комната. В комнате, на полу, — американские военнопленные, десятка два. Затем в кадре — трибуна с прикрепленным к ней микрофоном. Высокий изможденный человек медленно подходит к трибуне. На нем — висящая мешком арестантская роба, такая же, как у сидящих на полу, носки и плетеные сандалии. Одна рука прячется в складках куртки, другая плотно прижата к бедру. Он кланяется вьетнамским военным чинам — они на переднем плане. Потом встает перед микрофоном и начинает говорить.