Сейчас мы сидим в кинотеатре «Керзон Мейфэр» на Керзон-стрит. Фильм, который мы смотрим, – часть ретроспекции режиссера Кесьлёвского. «Три цвета: красный». Сидя здесь, в темноте, я вновь чувствую себя прогульщицей-школьницей. Мне тотчас вспоминаются мальчишки на заднем ряду, их жадные языки и неуклюжие пальцы, украденные сигареты. В мою бытность Лизой, я во второй половине дня бывала в кинотеатрах Вест-Энда. Это было дешевле, а сами залы – почти пусты. Именно там я могла побыть одна. Иногда. Я шла в кино, чтобы спрятаться, залечить в темноте свои синяки, тупо смотреть в никуда там, где никто этого не заметит.
Сейчас мы сидим в кинотеатре «Керзон Мейфэр» на Керзон-стрит. Фильм, который мы смотрим, – часть ретроспекции режиссера Кесьлёвского. «Три цвета: красный». Сидя здесь, в темноте, я вновь чувствую себя прогульщицей-школьницей. Мне тотчас вспоминаются мальчишки на заднем ряду, их жадные языки и неуклюжие пальцы, украденные сигареты. В мою бытность Лизой, я во второй половине дня бывала в кинотеатрах Вест-Энда. Это было дешевле, а сами залы – почти пусты. Именно там я могла побыть одна. Иногда. Я шла в кино, чтобы спрятаться, залечить в темноте свои синяки, тупо смотреть в никуда там, где никто этого не заметит.
После кино Фрэнк предлагает поужинать, и мы отправляемся в небольшое бистро на Шеперд-маркет, где я ем морского окуня, запеченного в соли, а Фрэнк – жареного тунца. Мы пьем густое сицилийское красное вино. Я настроена довольно холодно к Фрэнку, и он, похоже, не обижается; как будто ничего другого он от меня и не ждал. Часть меня оскорблена, но другая, бо́льшая, только рада. Я не чувствую никакого давления; думаю, что и он тоже. Мы болтаем о том о сем, понимая, что это ни к чему не ведет. По дороге домой он спрашивает, можно ли ему как-нибудь приготовить мне ужин. Я говорю, что не знаю. Что он может состряпать для меня? Сначала до него не доходит, и я тушуюсь. А когда все же доходит, он видит, насколько неудачная получилась шутка, и тогда тушуется он сам. Поэтому я, дабы минимизировать наши потери, говорю «да, это было бы неплохо».
После кино Фрэнк предлагает поужинать, и мы отправляемся в небольшое бистро на Шеперд-маркет, где я ем морского окуня, запеченного в соли, а Фрэнк – жареного тунца. Мы пьем густое сицилийское красное вино. Я настроена довольно холодно к Фрэнку, и он, похоже, не обижается; как будто ничего другого он от меня и не ждал. Часть меня оскорблена, но другая, бо́льшая, только рада. Я не чувствую никакого давления; думаю, что и он тоже. Мы болтаем о том о сем, понимая, что это ни к чему не ведет. По дороге домой он спрашивает, можно ли ему как-нибудь приготовить мне ужин. Я говорю, что не знаю. Что он может состряпать для меня? Сначала до него не доходит, и я тушуюсь. А когда все же доходит, он видит, насколько неудачная получилась шутка, и тогда тушуется он сам. Поэтому я, дабы минимизировать наши потери, говорю «да, это было бы неплохо».