– Тебе, наверное, было больно, – говорит он, проводя пальцем по шраму.

– Даже больше, чем ты можешь себе представить, – отвечаю я, моля бога, лишь бы он не начал расспрашивать меня о подробностях и тем самым избавил меня от пышного букета новой лжи.

Мы какое-то время молчим, затем начинаем собирать раскиданную одежду, хотя и не спешим одеваться. Наверное, потому, что оба знаем, что сейчас мы снова займемся любовью. Я чувствую, Фрэнк хочет что-то сказать, – и оказываюсь права. Мой нюх меня не подвел.

– Ты часто задумываешься о будущем? – спрашивает он.

Ну и вопрос! Особенно для такой, как я.

– Начинаю, – признаю́сь я.

– Я тоже.

Но только по другой причине, добавляю про себя.

– Я уже давно отвык смотреть в будущее, – говорит Фрэнк. – После того, как Карен ушла от меня, после того, как умерла Роза, я просто не видел в этом смысла. Особенно после Розы. Даже после того, как горе слегка улеглось. Я просто не мог заставить себя строить планы. Сначала это казалось чем-то дешевым, а потом – лишь пустой тратой времени. Я жил от одного дня к следующему, от одной недели к другой. Тогда меня это устраивало, – он поворачивается ко мне лицом и смотрит мне в глаза, – но сейчас – нет.

Я каменею. Мне страшно, что Фрэнк сейчас сделает что-то безумное – например, скажет мне, что любит меня, или, что еще хуже, сделает мне предложение. Если он так поступит, какая-то часть меня растает. С другой же случится апоплексический удар или что-то в равной степени жалкое и неприличное. В этом вся беда: если вы в меня влюбились, то получаете меня целиком, все самые разные версии моей персоны. Любите меня? Любите и мою тайную семью. Вопрос в другом – кто объект этой любви? Стефани? Петра? Марина? Или же все три одновременно?