Джордан обвел глазами захламленную, тесную комнату.
– Не очень-то верится в это.
– Это хранилища музея, – недовольным голосом пояснил Распутин. – А вот наверху, где расположен сам музей, – там истинное великолепие.
Эрин почувствовала приступ профессионального мучительного дискомфорта. До нее, как и до большинства людей науки, доходили сведения о плачевном состоянии эрмитажных коллекций, в течение долгого времени находящихся в запасниках, где сами условия хранения являются угрожающими для существования экспонатов, однако она и вообразить себе не могла, что дело в действительности обстоит настолько плохо. Стоило ей сделать шаг вперед, как из кучи, накрытой каким-то заплесневелым тряпьем, выскочила мышь.
Она в испуге отпрянула назад.
– Так что, вот здесь и в таких условиях музей хранит свои запасники?
Распутин молча пожал плечами, как бы говоря этим жестом:
Эрин обтерла ладони о джинсы и с отчаянием посмотрела вокруг. Картина в раме, прислоненная к стене и еле заметная под грудой хлама, походила на оригинальную гравюру на дереве Дюрера «Четыре всадника»[82]. Эта бесценная гравюра по дереву валялась в куче сломанного инструмента и старых полусгнивших гобеленов. Черные соцветия плесени почти во весь потолок свидетельствовали о недавней протечке.
– Неужели в музее нет другого места? – не унималась Эрин.
Распутин усмехнулся и дружески подтолкнул локтем Руна.
– А она ничего, верно? Эта Женщина, умудренная Знанием, из твоей триады.
Не отвечая ему, Рун повернулся к Джордану:
– Стоит попробовать здесь твой детектор.
Пока Джордан производил начальную загрузку датчика для обнаружения газа, Эрин не отступала от волнующей ее темы:
– Почему ничего из лежащего здесь не каталогизировано?
Распутин потянул за какую-то грязную тряпку, похожую на старую скатерть, купленную на блошином рынке.
– Осторожно! – Эрин коснулась верхней части перевернутой вверх ногами статуи и провела пальцем вдоль вытянутой ноги. – Это же Роден. «Танцовщица». Это же бесценно.
– Возможно, – согласился Распутин.