– Ты добрый, я злой. Так что пока не трогай его.

– Хорошо. Только очень уж хочется.

Гумбатов встал на ноги и затравленно озирался. Я мог представить его состояние. Если уж мне было не по себе на этой заброшенной базе, то что должен был чувствовать он?

– Вперед! – рявкнул я. – Не оглядываться!

Мы дошли до казармы. Гумбатов пару раз пытался рассмотреть нас, косясь через плечо, но я пресекал эти попытки ударами ног в поясницу.

Больше всего я боялся, что не смогу удержаться и забью Гумбатова до смерти раньше, чем он ответит на наши вопросы. Оставалось надеяться, что присутствие «хорошего» Степы удержит меня от поспешной расправы.

Гумбатов прошел половину наклонного коридора казармы, когда я сбил его с ног ударом под колено.

– Лежать!

Я нырнул под арку в спальный отсек, подхватил две табуретки и вернулся. Я нарочно задевал ими стены и топал; Саша, до того лежавший носом в пол, начал поднимать голову. С криком «Получай, сука!» я разнес табуретки на куски, ударив ими в пол около гумбатовской головы, поочередно с одной и другой стороны.

Степан кинулся меня успокаивать. Я вырывался, брызгал слюной, пытался дотянуться до Гумбатова ногой. Раз или два я достал его каблуком по спине, а потом Степан оттащил меня на безопасное для пленника расстояние.

– Погоди, пусть он объяснится.

– Чего он может нам объяснить? Ну, чего? Мы сами все знаем!

– Все равно надо дать ему сказать.

– Нечего разговаривать! Валить суку, и все! Мы сюда притащились, чтобы с ним разговаривать? Да я его живым в печь засуну, и хоронить ничего не придется. Пусти!

Степан, держа меня за плечи, обернулся к Гумбатову:

– Саша!

Гумбатов изогнулся, чтобы поднять голову выше, и отчаянно замычал. По-моему, он только сейчас узнал меня и понял, в чьи руки попал.

– Ты будешь говорить?

– Да как он сможет говорить, если я ему язык оторву? – Я дернулся и почти освободился из объятий Степана.

– Тихо! Стой, погоди! Дай пять минут, хорошо? А потом можешь делать с ним все, что захочешь. Договорились?