— Не буду скрывать, господин граф, я обеспокоен. Диагноз не вызывает никакого сомнения: легкие явно не в порядке.

— Вы опасаетесь чахотки? — спросил я, придя в ужас от одного только слова, за которым стояла страшная реальность.

— Этого я утверждать не берусь. Прогноз мой достаточно осторожен. Тем не менее постоянный уход, здоровая пища, полнейший отдых могут перебороть нездоровую слабость. Главное — избегать забот, умственного напряжения. Больную надо оберегать от малейших потрясений. Сначала попробуем лечение молоком ослицы. Я наведаюсь через две недели…

Со счастием моим было покончено! Передо мной открывался черный период, конца которому не было видно. Клер вскоре слегла и хотела, чтобы я неотлучно находился при ней. Иногда, видя, что она, заснула, я покидал ее, чтобы подышать воздухом в парке, а возвратившись, находил в сильнейшем волнении и лихорадке, часто в слезах. А когда я просил объяснить причину такой невероятной тревоги, она неизменно отвечала:

— Я боюсь… Я боюсь…

— Но, дорогая, чего же вы боитесь? Я с вами. И кроме того, вам ничто не угрожает!

Она упорно молчала, закрывала глаза, держала свою руку в моей и впадала в сонную дремоту, длящуюся часами. Лекарства не улучшали ее состояния. Я был предельно встревожен и предложил написать ее родителям, чье молчание казалось мне довольно странным. Они даже не соизволили присутствовать на свадьбе дочери, хотя я отправил им в высшей степени любезное письмо. Клер приняла мое предложение без радости, и я прекратил настаивать, поскольку моя дорогая больная так разволновалась, что я испугался серьезного осложнения. Но когда я ложился ночью в постель, беспрерывно прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате, то не мог помешать себе воспроизвести в воображении череду необычайных событий, державших меня вот уже три месяца в напряжении. И помимо воли все наводило меня на мысль, что между теми событиями и болезнью Клер существует связь. Иначе откуда эта медленно разрушающая болезнь? Откуда этот страх одиночества? Откуда эта дрожь при малейшем потрескивании деревянных перекрытий? Почему порой эти потерянные глаза смотрели на стены, на мебель с таким страхом, что, казалось, не узнавали их? Я должен был признать очевидное: жена моя умирала от страха. С тех пор как, опираясь на мою руку, Клер вошла в замок, она не переставала дрожать. А заглянув внутрь себя, я вынужден был признать, что часто и сам ощущал такую дрожь. Она пронизывала меня словно ток и оставляла горячий пот на висках и ладонях. Это случалось в самые неожиданные моменты, но почти всегда, когда я приближался к гостиной или когда слишком далеко забирался в глубь парка. Звон колокола также оказывал на мои нервы странное действие. Что еще сказать? Мне не удавалось привыкнуть к замку, в котором я вырос. Меня не покидало ощущение, будто за мной кто-то следит или кто-то прячется за дверью, когда я открываю ее. Кто?.. Увы! Какое имя дать призраку, рожденному больным воображением? Возможно, мне тоже следовало обратиться к врачу… Я притворялся как мог. Я старался быть жизнерадостным и веселым. Но было очевидно, что обмануть Клер мне не удалось. Наше тревожное состояние передавалось друг другу, так же как два уголька передают свой жар один другому, сгорая вместе.