Успокоившись, я вернул на место плиту и поклялся потратить часть своих доходов на сооружение нового, более приличествующего моему роду склепа. Затем под суровыми взглядами благородных моих предков прошел по залам замка. Из потускневших золотых рам смотрели они на меня, кто опустив руку на эфес шпаги, а кто держал под уздцы горячего скакуна. Двое слуг, которых я накануне поселил в дальнем крыле замка, украсили наши залитые солнцем комнаты цветами. Дом, где я должен был принять Клер, несмотря на некоторую аскетичность, отнюдь не казался грустным, и я дал себе слово сделать его еще более веселым и привлекательным.

На следующий день состоялась наша свадьба. Я ничего не буду говорить об этом и последующих днях… В моей памяти они сияют нежным светом и напоминают о райском блаженстве…

Но счастье наше длилось не долго. Однажды вечером я занимался счетами в библиотеке, голова разбухла от цифр, и я попросил Клер:

— Душа моя, я забыл наверху важные бумаги. Если вы туда пойдете, принесите их мне, пожалуйста.

— Где они лежат?

— В комнате Мушкетера.

Эта небольшая комната в северной части замка называлась так потому, что в ней висел портрет двоюродного брата матери, служившего у кардинала в чине капитана. Я любил работать там в жаркие дни.

Клер взяла подсвечник и вышла. Я вновь погрузился в подсчеты и долгое время не обращал внимания ни на что, кроме скрипа пера. Закончив работу, я зевнул и вдруг посмотрел на часы. Клер ушла двадцать пять минут назад. Что она могла так долго делать наверху? Особенно я не беспокоился, но испытывал неприятное ощущение и потому тотчас отправился на ее поиски. Я пошел прямо в комнату Мушкетера, даже не прихватив свечу, поскольку прекрасно знал все закоулки замка. Никого на лестнице, никого в коридоре, который, после бесчисленных поворотов, вел в комнату. В слабом сумеречном свете я увидел на столе нужные мне бумаги, сунул их под мышку. Затем, слегка встревоженный, пошел назад и стал звать жену:

— Клер! Клер!

Я нашел ее в слезах в другом крыле замка. Свеча ее погасла от порыва ветра, и она призналась, что боялась двинуться с места, испугавшись надвигавшейся темноты.

— Но зачем, ради Бога, вы пришли сюда? — спросил я ее.

— Я заблудилась!

Сначала я не придал значения этим словам и отвел ее в наши покои, где она быстро оправилась от страха, но сам я той ночью спал очень плохо. Трудно было поверить, что Клер могла заблудиться в доме, где провела несколько лет жизни. Клер что-то скрывала от меня. Притупившаяся на время тревога охватила меня с новой силой. Я незаметно наблюдал за женой и немного погодя повторил опыт, на этот раз днем. Клер снова ошиблась и некоторое время бродила как потерянная среди знакомых ей предметов. Тогда я вспомнил слова нотариуса, когда он впервые говорил со мной о семье Эрбо. Он сказал, что Клер вроде бы слегка не в себе. Я никогда не замечал, что рассудок ее помрачен, но, возможно, таинственная болезнь возобновилась после периода затишья? Клер несомненно была больна. Причем болезнь поразила тело в не меньшей степени, чем душу. У нее пропал аппетит. На исхудавшем, бледном лице лежала печать невыразимой внутренней боли. Я вызвал из Вана молодого врача, таланты которого мне нахваливали. Он внимательно обследовал Клер, послушал ее дыхание по методике, получившей распространение благодаря нашему соотечественнику Ланнеку, затем отвел меня в нишу окна.