Был у них и приятный момент, ближе к шести вечера, когда тени от холмов падали на дорогу. На склоне дня они давали волю мыслям; напоенный запахом фруктов воздух холодил потные щеки. Дутр прислонялся к двери, закрывал глаза или украдкой смотрел назад, туда, где стоял грузовой фургон, в котором заперта Грета. Окна закрыты. Нет, она не могла сбежать. Они останавливались в деревне, чтобы купить хлеба, колбасы, пива. Владимир ставил машины квадратом, Дутр освобождал Грету, приносил воду. В перламутровом небе зажигались первые звезды. Одетта накрывала стол на открытом воздухе, торопила всех, суетилась вокруг плитки. Приближение ночи тревожило ее. После еды именно она последней обходила стоянку, пока забытая сигарета не обжигала ей пальцы. От фургонов на землю уже падала мягкая тень. Чувствовалось, что луна поднялась, хотя ее еще скрывали дома. Владимир отправлялся спать. Грета, не произнеся ни слова, скрывалась в фургоне. Мать и сын оставались вдвоем, лицом к лицу, в пространстве, замкнутом с четырех сторон фургонами. Между ними на столике лежала пачка сигарет и зажигалка. Время от времени они закуривали и, откинувшись на спинки шезлонгов, глядели на яркие звезды.

— Ты устал, — произносила Одетта. — Иди спать.

Он медленно выпускал колечко дыма, после чего тоже предлагал:

— Если хочешь, иди ты…

Она делала вид, что не слышит. Луг, долины сияли таким нежным светом, что Дутр едва удерживался от громкого стона. Казалось, кузнечики ведут перекличку с разных концов земли. Прикрыв глаза, Одетта следила за Дутром, а Дутр, хотя и делал вид, что смотрит в другую сторону, пристально наблюдал за ней. Неподвижные, задумчивые, они подолгу сидели за столом, а луна поднималась все выше и выше. Постепенно остывал воздух. Первыми начинали мерзнуть руки, потом холод скользил по телу, охватывал живот и грудь, застревал в ложбинке на шее, заставлял неметь ноги. Им вдруг начинало казаться, что они промокли до последней нитки, дрожь леденила челюсти. Они вставали, быстро растирали руки.

— Не засиживайся допоздна, малыш.

Но и тут она не могла просто уйти, а вечно медленно оглядывалась, как будто страшилась неведомой опасности. С видом побитой собаки плелась она в свой фургон, раздевалась, не зажигая света. Дутр выжидал, зная, что она смотрит на него в приоткрытое окно. Но он точно угадывал момент, когда, сдавшись, она засыпала. Тогда неслышно, как тень, он сновал по лагерю, сунув сжатые кулаки в карманы, хмелея от горя и одиночества. Потом на цыпочках подходил к двери Греты, чтобы запереть ее на ключ. Он прислушивался, тихонько ходил вокруг фургона, иногда, раскинув руки, всем телом приникал к стенке и, прижавшись губами к неостывшему дереву, шептал: «Грета… Грета… Я люблю тебя, Грета… Я не могу без тебя, Грета…» Опечатав поцелуями пространство, в котором спала девушка, возвращался в шезлонг и вновь созерцал волшебное небо. Придет ли ночь, чтобы забыться и уснуть?