— Нет… нет… Это невозможно!

Он протянул руку, коснулся остывшего тела… Его трясло.

Одетта умывалась, сложив ковшичком ладони.

— Ах, здорово было бы искупаться! — воскликнула она. — Тебе не хочется побарахтаться голышом в воде, а, Владимир? Я бы с удовольствием!

Она сняла босоножки, засучила брюки и пошла вверх по течению. В потоке сновали рыбешки. Владимир наполнил ведра и вскарабкался на берег.

— Оставь мне одно! — крикнула Одетта.

В душе она любила бродячую жизнь, незапланированные привалы, неожиданные встречи с водой, травой, сеном или сырой землей. Почему она не цыганка с индейским профилем, что курят глиняные трубки, сидя на корточках у костра? Но существовал Пьер. Она вышла на луг, взяла ведро и будто подняла вместе с ним груз каждодневных забот. Она прибавила шагу. Так и есть, Пьер еще даже не вытащил столик! Он даже не открыл багажник «бьюика»!

— Пьер!

А он и не думал отвечать. Одетта поставила ведро и побежала к двери фургона.

— Выходи оттуда! — закричала она. — Хватит с меня, в конце концов.

Потом она вцепилась в поручни и медленно согнулась пополам, широко раскрыв рот, раздув ноздри. Пьер лежал без сознания, а рядом с ним на спине лежала Грета с веревкой вокруг шеи. Одетта чуть не завыла, как пес над покойником. Потом, несмотря на тошноту, выворачивавшую нутро, к ней вернулось присутствие духа. Она побежала к Владимиру:

— Быстрее! Помоги мне! Грета умерла!

Они склонились над распростертыми телами. Владимир дотронулся сначала до одной, потом до другого — с нежностью, жалостью, от которых становилось совсем невмоготу.

— Грета… умереть давно, — пробормотал он.

— Как?

Владимир приподнял руку девушки, показал уже окоченевшие пальцы.

— Много часов.

— Но это невозможно, — сказала Одетта. — Она ведь вошла в фургон живой! И ты это помнишь точно так же, как и я. Пьер запер ее. Мы ехали без остановок. И кроме того, ты ехал за нами! И что же?

— Много часов, — повторил Владимир.