Ник ставит на прикроватный столик стакан с водой и бумажную чашечку. Внутри нее лежат две маленькие белые таблетки.

– Это облегчит боль. Мы не хотим, чтобы ты страдала. В этом нет никакой необходимости.

Я по-прежнему молчу, хотя мне и вправду больно. В животе у меня пульсирует острая непрекращающаяся боль. Я ей рада. Боль – единственное, что отвлекает меня от страха, злости и ненависти. Если она утихнет, я погружусь в трясину тяжких чувств, из которой я уже, скорее всего, никогда не выберусь.

Боль дает ясность мыслей.

А ясность мыслей дает шанс выжить.

Поэтому я все-таки прерываю молчание, чтобы задать вопрос, на которой мне не хватило сил вчера.

– Что вы со мной сделали?

– Доктор Вагнер и я вырезали твою левую почку и пересадили ее той, кто в ней нуждался. – Он не называет имя Греты, как будто я не знаю, о ком идет речь. – Рядовая операция. Все прошло без осложнений. Тело реципиента прекрасно приняло орган, и это замечательные новости. С возрастом вероятность отторжения значительно возрастает.

У меня хватает сил задать еще один вопрос.

– Почему вы это сделали?

Ник смотрит на меня с любопытством, словно никогда раньше не слышал этого вопроса. Я гадаю, сколько доноров до меня упустили возможность его задать.

– Обычно мы предпочитаем, чтобы доноры оставались в неведении. Так лучше для всех. Но в этой ситуации, думаю, не будет вреда, если я развею некоторые твои заблуждения.

Последнее слово он произносит с явной неприязнью. Как будто это моя вина, что Ник вынужден его произнести.

– В 1918 году разразилась эпидемия испанского гриппа, унесшая жизни более пятидесяти миллионов человек по всему миру, – говорит Ник. – Для сравнения: жертвами Первой мировой войны стали меньше семнадцати миллионов человек. В одной лишь Америке испанка забрала больше полумиллиона жизней. Будучи врачом, Томас Бартоломью каждый день сражался с болезнью. Он видел, как она уносит жизни друзей, коллег и даже родных. Перед испанкой все были равны. Она не щадила никого. Ни бедных, ни богатых.

Я помню ту ужасную фотографию. Тела слуг на тротуаре. Наброшенные сверху покрывала. Грязные подошвы ног.

– Чего Томас Бартоломью не мог понять, так это почему миллионеры подвержены болезни в той же степени, что и никчемные арендаторы. Разве состоятельные люди благородного происхождения не должны быть более устойчивы, чем ничтожества, не имеющие ни гроша за душой и ровным счетом ничего из себя не представляющие? Он решил, что его долг – построить убежище, где важные люди смогут жить в комфорте и роскоши, а он меж тем будет оберегать их от недугов, которыми страдают низшие слои общества. Так и родился Бартоломью. По воле моего прадеда.