Я киваю.

– И которую, как вы пишете, вы «с радостью бы убили»?

Во рту у меня совсем пересыхает.

– Да, но я ничего подобного не собиралась делать.

– Почему вы тогда так написали?

– Потому что мне было больно. Я была зла. Раздавлена.

– Настолько, чтобы убить ее?

– Нет! Я ведь уже говорила, что я этого не делала. – Я пытаюсь произнести это сдержанно, но язвительная манера барристера слишком меня взвинтила, и мои слова звучат так громко, что судью передергивает.

– Не могли бы вы рассказать, как восприняли слова вашего бывшего мужа о том, что он влюбился в Таню, свою помощницу?

Она произносит это как будто даже с сочувствием, хотя барристер обвинения, разумеется, не может быть на моей стороне. В результате я рассказываю суду то, в чем не смогла признаться даже в беседе со своими адвокатами.

– Он сказал, что влюбился в нее. Если бы это была просто интрижка, но нет. Я умоляла его остаться, но Дэвид не желал ничего слышать. Он собрал чемодан и ушел, сказав… сказав, что я ему больше не нужна.

Присяжные смотрят на меня с пристальным интересом.

– Что он имел в виду?

– Я задала ему тот же вопрос. – Я делаю глубокий вдох, стараясь успокоиться. – Он сказал, что мой статус тюремного губернатора был нужен ему для репутации. Теперь же я никто. Еще он сказал, что… что ребенок «запечатал» бы наши отношения. Но я потеряла нашего малыша, и поэтому между нами все кончено.

Некоторые из присяжных качают головами.

– Вы чувствовали себя преданной?

– Да. Но я продолжала надеяться, – добавляю я, – что горе от потери нашего ребенка – то, что заставляло его так себя вести. Я по-прежнему любила его. Я не могла поверить, что Дэвид уходит от меня. И я оставила свою дверь открытой. – Слезы застилают мне глаза. – Поэтому продолжала звонить ему. Я всегда сообщала ему свой новый адрес при переезде.

В голосе барристера вдруг начинают звучать стальные нотки.

– Вы когда-нибудь угрожали убить его?

– Нет! Конечно, нет.