В здание она вступила с высоко поднятой головой, не глядя на женщин, которые были не женщинами, а их жалкими тенями, готовившими, убиравшими, выносившими дерьмо белого мужчины. Они бросали на Айну боязливые взгляды и тут же отводили глаза от шрамов, образующих спирали на ее щеках. Не обращая на них внимания, Айна изучала квадрат серебристого стекла, висевшего на стене. Она отражалась в нем не хуже, чем в любом водоеме. Айна видела себя такой, какой ее видели другие: дикие глаза и шрамы, грязная девчонка в изорванной одежде. Они считали ее юной, невежественной дикаркой, но ошибались, и Айзек это знал. Ни у кого больше не было таких шрамов.

Никто не мог их иметь.

Если не хотел расстаться с жизнью.

– Прошу сюда. – Он стал подниматься по изогнутой лестнице, и Айна не спеша последовала за ним. У высокой двери раб остановился, и она увидела страх в его глазах.

– Пожалуйста, – сказал он. – Я умоляю тебя.

Когда дверь отворилась, Айна увидела умирающую женщину на широкой кровати, а рядом с ней – Джона Мерримона, сжимающего в руке небольшой сверкающий нож. Он в ужасе смотрел на Айзека.

– Она умирает, – произнес Джон.

Айзек вбежал в комнату, и Айна наблюдала, как они принялись о чем-то спорить. Вначале тихо, потом громче. Она мало что понимала, но улыбнулась, когда Айзек произнес: черная магия. Она слышала эти слова от других рабов, от батраков и кухарок, от старух, говоривших, что надсмотрщик не может сломить Айну, что у него тоже страх в глазах. Болтали, что она сводит его с ума, что он насиловал и душил ее, а Айна смеялась ему в лицо.