И продолжил свой рапорт. Минуту спустя Фандорин уже не думал ни об аромате ириса, ни о ночном видении.
Заливные поля нестерпимо сияли на солнце, словно вся долина превратилась в огромное треснувшее зеркало. Темными трещинками на сверкающей поверхности были межи, что делили участки на маленькие прямоугольники, и в каждом, согнувшись в три погибели, копошилась фигурка в широкой соломенной шляпе. Крестьяне пропалывали рисовые поля.
Посередине полей возвышался маленький лесистый холм, увенчанный красной крышей с загнутыми кверху краями. Эраст Петрович уже знал, что это заброшенный синтоистский храм.
– Крестьяне туда больше не ходят, – сказал Сирота. – Там нечисто. В прошлом году у входа нашли мертвого бродягу. Сэмуси правильно сделал, что спрятался в таком месте. Это очень хорошее убежище для плохого человека. И все подходы как на ладони.
– И что будет с храмом дальше?
– Или сожгут и построят новый, или сделают церемонию очищения. Староста деревни и
К храму через поля вела узкая насыпь, шириной шагов в пять, не больше. Эраст Петрович внимательно осмотрел путь до холма, потом заросшие мхом ступени, поднимавшиеся к красным деревянным воротам странной формы: как большое П; ни створок, ни забора не было. Ворота, которые ничего не отгораживают.
– Это
Ну если в Другой Мир, тогда понятно.
Бинокль у титулярного советника был превосходный, 12-кратный, память об осаде Плевны.
– Не вижу Масу, – сказал Фандорин. – Где он?
– Вы не туда смотрите. Ваш слуга вон там, на общинном участке. Левее, левее.
Вице-консул и его помощник лежали в густой траве, на краю рисового поля. Эраст Петрович поймал в сдвоенный кружок Масу. Тот ничем не отличался от крестьян: совсем голый, в одной набедренной повязке, сзади свисает веер. Разве что бока покруглее, чем у остальных работников.
Вот круглобокий крестьянин выпрямился, обмахнулся веером, оглянулся на деревню. Точно он: толстые щеки, прищуренные глазки. Кажется, совсем рядом – хоть по носу щелкай.