– Я насчитала у него на лице восемь трупов, – тихо сказала она. – И это только те, кого он убил собственными руками.
Фандорин не знал, серьезно она говорит или валяет дурака. Точнее так: не был окончательно уверен, что она дурачится. Потому и спросил, усмехнувшись:
– Ты можешь рассмотреть трупы на лице?
– Конечно. Всякий раз, когда один человек отнимает жизнь у другого, на его душе остается зарубка. А всё, что происходит в душе, отражается и на лице. У тебя эти следы тоже есть. Хочешь скажу, сколько человек убил ты? – Она протянула руку, коснулась пальцем его скулы. – Один, два, три…
– П-прекрати! – отшатнулся он. – Лучше еще расскажи про Булкокса.
– Он не умеет прощать. Кроме тех восьмерых, которых он убил сам, я видела и другие следы: это люди, которые погибли по его вине. И их много. Гораздо больше, чем тех, первых.
Титулярный советник поневоле подался вперед.
– Как, ты можешь видеть и это?
– Да. Читать лицо убийцы нетрудно, оно вылеплено слишком резко, и краски контрастны.
– Прямо Ломброзо, – пробормотал Эраст Петрович, трогая себя за скулу. – Нет-нет, ничего, продолжай.
– Больше всего зарубок на лицах боевых генералов, артиллерийских офицеров и, конечно, палачей. Но самые страшные шрамы, невидимые обычным людям, были у очень мирного и славного человека, врача в публичном доме, где я служила.
О-Юми произнесла это так спокойно, будто речь шла о самой обыкновенной службе – какой-нибудь портнихой или модисткой.
У Фандорина внутри всё так и сжалось, и он поспешно, чтоб она не заметила, спросил:
– У врача? Как странно.
– Ничего странного. За долгие годы он помог тысячам девушек вытравить плод. Но если у врача зарубки были мелкие, будто рябь на воде, то у Алджи они глубокие и кровоточащие. Как же мне его не бояться?