– По крайней мере позвольте пожать вашу благородную руку!
– Это ради Бога. – Твигс протянул ему ладонь, левой кистью взялся за створку двери. – Я должен на секунду уединиться…
Расчувствовавшийся Джонатан Ямада стиснул руку доктора что было мочи.
– Ой! – вскрикнул Твигс. – Больно!
Поднес руку к глазам. На нижней фаланге среднего пальца выступила капелька крови.
Приказчик засуетился:
– Ради Бога простите! У меня перстень, старинный, родовой! Иногда проворачивается, великоват. Оцарапал? Оцарапал? Ах, ах! Мне нет прощения! Я перевяжу, я платком, он чистый!
– Не нужно, ерунда, – поморщился Твигс, зализывая ранку языком. – Так я сейчас. Обождите.
Прикрыл за собой дверь, подошел к столу и вдруг покачнулся – что-то потемнело в глазах. Схватился руками за край столешницы.
А приказчик, оказывается, не остался в коридоре, тоже влез в кабинет и теперь бесцеремонно шарил среди бумаг. Взял схему, поднес к глазам, кивнул.
Но Твигсу сейчас было не до странного поведения Джонатана Ямады, доктор чувствовал себя совсем нехорошо.
Он смотрел на фотопортрет Дженни, что стоял на тумбочке, помещенный в серебряную рамку, и не мог оторвать от карточки взгляда.
Подретушированная жена тоже смотрела на Ланселота, улыбалась ему доверчиво и ласково.
ДОН-ДОН
ДОН-ДОН
Эраст Петрович спал недолго, то и дело поглядывая на часы, а в половине четвертого тихонько встал. С полминуты смотрел на спящую О-Юми, испытывая чрезвычайно сильное чувство, которое было бы непросто выразить словами: никогда еще мир не казался ему таким хрупким и одновременно таким прочным; он мог рассыпаться стеклянными осколками от малейшего дуновения ветра, а мог и выдержать напор самого неистового урагана.