Проснувшись на следующее утро, несколько мгновений я не сознавал того, что случилось вчера. Затем воспоминания вернулись. Разговор с Ивэном не был сном. Они с Анжелиной были любовниками много лет. Наверняка даже тогда, когда мы… Нет, я не мог пятнать подозрением единственный рай, который мне довелось познать. Неужели наша любовь была опорочена… нет, не верю, не сейчас. Одно я знал наверняка — теперь я утратил Анжелину навсегда. Анжелину и Ивэна. И главное, в каком-то глубинном, истинном смысле утратил себя самого. Некогда узрев рай, я оказался в аду кромешном.

Стоит ли удивляться, что я искал забвения. Не вылезал из пабов в Сохо. Не помню их названий, для меня все они сливались в смутное чередование лиц и тел. Я так напивался, что едва мог стоять на ногах. Но спасительное забвение не приходило. Помню, как вываливаюсь из очередного паба, какая-то женщина бранит меня за то, что испачкал ее порог, и неожиданно я оказываюсь рядом с Темзой.

Ночью воды реки кажутся черными. Река похожа на гигантский ночной горшок, куда смывается все лондонское дерьмо. Сколько раздутых трупов самоубийц и невинных жертв выловят завтра из ее ядовитых вод? А скольких так и не выловят? Я ощущаю себя насекомым, пятнышком грязи, потерянным в громадном лабиринте этого Вавилона, этого города страха. Я поднимаю глаза к небу — звезды скрыты пеленой смога — и вздрагиваю. Даже если Господь существует, разве сможет он разглядеть мои мучения сквозь этот покров? Он давно уже предоставил людям самим разбираться со своими судьбами. Внезапно мне открывается жестокая правда: я один на всем белом свете, и никого не заботит, жив я или мертв. Меня переполняет жалость к себе. Чего ради длить эти мучения? Пусть я изрядно пьян, но соображаю еще достаточно четко. Чаша моего терпения переполнилась. Я чувствую, что никогда еще не видел мир так ясно, как теперь.

И я решаю прервать этот затянувшийся кошмар, эту агонию и наконец-то выйти из лабиринта. Но даже в глубине своего отчаяния я не могу забыть (а уж тем более простить) этих двоих. Людей, доведших меня до предела. Ивэна и Анжелину. Пошарив в кармане, я вытаскиваю оттуда свой старый сыщицкий блокнот и огрызок карандаша. Вырываю страницу и пишу предсмертную записку — так бегло, словно кто-то диктует мне. Затем раздеваюсь, подпираю листок ботинком и ныряю в черные воды.

Боже милосердный, какой холод! Меня подхватывает течение. Я не слишком хороший пловец, и мне недолго ждать, пока чудовищные губы реки поглотят свою жертву, подобно тому как они поглотили множество невинных душ до меня. Нужно только держаться в середине потока, подальше от берега, и успех обеспечен. Но я оказываюсь жалким трусом! В последний миг во мне срабатывает какой-то звериный инстинкт. Словно безумный, я из последних сил гребу к северному берегу.