Дилейни коротко бросила взгляд на меня, кивнула, а потом мы оба стали смотреть на присяжных, когда она вновь заговорила. Только вот я сосредоточился только на одном человеке. На Алеке Уинне. Он сидел, положив одну руку на колено и вытянув перед собой скрещенные ноги, а другой поглаживал подбородок. И внимательно прислушивался к каждому слову, слетавшему с губ Дилейни.

Вот оно. Мы уже все обсудили. Взвесили все за и против. И между собой решили, что ничего другого не остается.

– ФБР считает, что этот серийный убийца, Долларовый Билл, каждый раз проникал в состав жюри, заслушивающего все эти дела, и манипулировал присяжными, убеждая их вынести обвинительный вердикт.

На этом месте толпа должна была как-то отреагировать. Изумленные охи и ахи, невольные недоверчивые восклицания… Как угодно. Я был в этом просто-таки уверен. Но если так и было, то я ничего не слышал. Слышал лишь бешеный стук сердца у себя в ушах, полностью сосредоточившись на Уинне. Я знал уже каждый дюйм его лица. Видел, как вздымается и опадает его грудь, видел его руки, мельчайшие покачивания его ноги, перекинутой через колено…

Когда Дилейни ответила на мой вопрос, выражение его лица изменилось. Глаза расширились, губы раздвинулись.

Я-то думал, что сразу пойму. Сделать подобное заявление – это все равно что сорвать с Долларового Билла маску прямо в этом переполненном зале. Это должно было ударить его, как поленом по голове.

Но я не был уверен.

Постепенно я стал вновь сознавать окружающую обстановку. Звуки, запахи, вкус и боль в ребрах разом навалились на меня, словно я только что вынырнул из-под воды.

У остальных присяжных была такая же реакция. У некоторых – недоверие. У других – потрясение и реальный страх при осознании того, что этот человек может находиться прямо среди них, свободный, как птица.

Кем бы из них ни был Долларовый Билл, но разыграл он все это мастерски. Ничем себя не выдал. Я еще раз надолго остановил взгляд на Алеке Уинне.

Так и не смог сказать с полной уверенностью.

Предусматривался еще и вопрос вдогонку. Вопрос, неизбежно вытекающий из последнего ответа Дилейни. Я мог задать ей его прямо здесь и сейчас. Но не стал. Если б я задал этот вопрос, все выглядело бы так, будто я пытаюсь довести дело до пересмотра. И при этом тычу обвиняющим пальцем в присяжных. Было бы лучше, чтобы его задал Прайор.

И я позволил ему задать его.

– Вопросов больше не имею, – объявил я.

Прайор дал свой первый залп, даже прежде чем я успел опуститься на свое место. Словно гончая, вырвавшаяся из-за распахнувшихся створок гоночного трека.