Связной нахмурился.

— Что-то не так? — спросил Гельмут.

— Нет-нет, все в порядке, это не проблема. Сейчас подумаю…

— Думайте.

Гельмут достал еще одну папиросу — их оставалось четыре — и снова закурил. Встал, подошел к окну, обернулся на связного — тот сосредоточенно копался в передатчике.

«Не хватало еще, чтобы подвела техника, — думал он. — Впрочем, это не помешает мне вернуться, но подкинет ненужных проблем по возвращении. А проблемы мне совсем не нужны. Они, конечно, будут рады, что я вернусь живым, но предупредить надо. Особенно если чекисты вдруг задумают как-то использовать Кестера. Да, черт, точно, как я об этом не подумал. Кестер слаб и напуган, он согласится на все что угодно — если уже не согласился. Шифровка нужна?»

— Ну как там? — спросил он у связного, продолжая смотреть в окно.

— Сейчас, сейчас… — У него дрожал голос.

Черт.

Гельмут стиснул зубы от злости, сжал в пальцах папиросу.

— Простите, пожалуйста, я знаю, что делать в таких ситуациях, но очень нервничаю, — сбивчиво проговорил связной.

— Так, ладно. — Гельмут повернулся к нему. — Вы курите?

Связной кивнул.

Гельмут достал еще одну папиросу — их теперь было три — и угостил ею связного. Тот взял папиросу дрожащей рукой, Гельмут чиркнул ему спичкой. Связной закурил.

— Спешить нам некуда, — продолжил Гельмут. — Давайте покурим и успокоимся. Вам не стоит здесь ничего бояться.

— Да, вы правы.

— Когда мы шли сюда, вы говорили, что работа на разведку была вашим желанием. Почему вы так захотели?

Связной жадно затянулся папиросой, выпустил дым, глаза его вдруг снова заблестели.

— Комиссары раскулачили моего отца. Он сидит в лагерях.

— Это печально.