В коридоре послышались шаги. И снова стихли.

Это просто постояльцы.

Господи, да что же такое, почему он так долго возится. Он тянет время. Он тянет время. Тянет время. Люди в васильковых фуражках. Майор Орловский.

Что-то страшное, черное, злое вместе с обжигающим холодом нарастало внутри, распирало, мешало дышать, заставляло пальцы дрожать.

Он оглянулся на связного: тот стоял, склонившись над передатчиком, и его лицо в тени казалось абсолютно черным.

Гельмут на несколько секунд перестал дышать.

Нет, показалось. Просто лицо.

Связной усмехнулся.

Нет, черт, тоже показалось. Просто скривил губы.

Не отрывая глаз от лица связного, Гельмут пошарил сзади по подоконнику, нащупал рукоять финского ножа, крепко сжал в руке. Отошел от окна — так, чтобы связной не видел ножа за спиной.

Что-то тяжелое и горячее бурлило внутри, разгоняло стук сердца, и оно колотилось, как колеса поезда, когда он засыпал, уезжая из Москвы.

— Сейчас. Сейчас, — бубнил связной себе под нос.

Он еще ниже склонился к передатчику, и лицо его в тени стало еще чернее — и он прищурил один глаз.

В коридоре снова послышались шаги. И снова исчезли.

Гельмут бросил взгляд на окно — скамейка была пуста.

У связного было черное лицо с одним глазом.

Горячее и обжигающее, клокотавшее внутри, прорвалось.

Гельмут бросился к связному, схватил его левой рукой за плечо, развернул и со всей силы всадил нож в живот.

Глаза связного округлились от ужаса, он захрипел, и лицо его больше не было черным, но черной была его кровь, хлынувшая изо рта.

Глаза, глаза, эти глаза, господи, ненавистные глаза.