— Платить этому негодяю? Да лучше умереть! — вскричал Гастон. — Вот тогда уже папе хоть на глаза не попадайся!

Он выражал свой гнев громкими восклицаниями, как это принято у молодых фатов, украшающих собой парижские бульвары.

— Мне кажется, — сказал Андре, — что это подействует на господина Ганделю даже сильнее, чем тот мерзкий случай, когда вы вызвали врача, чтобы узнать, сколько часов еще проживет ваш отец.

— О, чёрт!

— Но все-таки он, может быть, простит, потому что он — ваш отец. Он любит вас.

— Лучше уже сейчас пойдем к папе и расскажем ему все… Тогда я смогу не подписывать вексель на сто тысяч.

— Не сможете.

— Да что же Вермине придумает еще?

— Если вы не испугаетесь отца, то он пригрозит, что отнесет ваши расписки прокурору — и вас арестуют.

Гастон остановился так резко, словно ударился лбом о стену.

— Только за то, что я подписал векселя чужим именем?

— Да.

— Так это, выходит, серьезное преступление?

— Конечно. Теперь вы понимаете, зачем Вермине уговорил вас скопировать подпись Мартен-Ритала?

— Ого! А что за это полагается?

— Сначала тюрьма, потом — ссылка.

Молодой Ганделю со страхом смотрел на Андре и дрожал всем телом.

— Анатоль говорит, что и там жить можно, особенно если есть протекция… Но, Боже мой, какой позор! Нет… Я не буду плясать под дудку негодяев! Если подлог откроется, то я поступлю, как Кортес. Это бесподобно! Я приглашу друзей на обед в наше излюбленное кафе и на глазах у всех застрелюсь из пистолета. Об этом будут говорить по всей Франции и у хозяина кафе не будет отбоя от желающих пообедать в том зале, где это случится! А в кармане у меня найдут остроумное письмо, которое напечатают во всех журналах!

— Перестаньте кричать. На нас все смотрят. Вы не хотите ждать, пока подлог откроют и разглашаете это сами?

Гастон умолк.