— Однако с тех пор, как Поль стал твоим женихом, прошло уже полтора месяца…

Девушка громко и чистосердечно рассмеялась.

— Я тебя за это очень люблю, — сказала она, — но еще сильнее — за другое.

— За что же?

— Это — большой секрет.

— Все равно, скажи. Я прошу тебя.

— Ты на меня не рассердишься?

— Нет.

— Ну, хорошо. Две недели тому назад я, наконец, поняла, насколько горячо ты любишь свою Флавию. Бедный папа! Я долго и горько плакала, когда узнала, как трудно тебе было привести Поля к моим ногам. Как подумаю, что у тебя хватало духу ради меня надевать такие грязные лохмотья и зеленые очки, которые тебе совсем не идут, да еще приклеивать эту гадкую бороду, так и плачу…

Флавия всхлипнула.

Мартен-Ригал побледнел, как смерть, и так стремительно вскочил, что его дочь едва не упала.

— Что это значит? — прошептал он.

— Ты меня прекрасно понимаешь, мой милый папа. Другие тебя не узнавали, но глаза дочери обмануть невозможно.

— Флавия, ты ошибаешься. Какое-то случайное сходство обмануло тебя!

Девушка насмешливо покачала головой.

— Пока Поль болел, я целые дни проводила с ним наедине… Ага! Ты не вздрогнул от моих слов! Доктор, будьте свидетелем! Выходит, ты знал об этой моей глупости! А теперь посмей сказать, что тогда приходил не ты!

— Сумасшедшая! Послушай меня…

— Нет, это ты меня послушай! Я не хочу тебя обманывать. Я открыла тебе дверь — и сразу подумала, что это — ты. А ты так подпрыгнул, увидев меня там, что сомневаться было невозможно. К тому же я подслушала ваш с доктором разговор, когда вы вышли на лестницу. А дома я сразу же спряталась напротив твоего кабинета и увидела, как ты пришел сюда в тех же самых лохмотьях. Ну, что, будешь еще отпираться?

После долгого молчания Мартен-Ригал спросил:

— Ты никому не сообщила о своем открытии?