«У тебя хорошо прошел день в клинике, дорогая? Почему ты опоздала? Что-нибудь случилось?»

И как она на это ответит: «Ничего особенного, мамочка, если не считать того, что кто-то убил кузину Энид ударом в сердце и мы наконец-то разбогатеем».

И что теперь будет? Или, о милостивый боже, чего отныне не будет никогда? Больше никакого запаха полироли и подгузников. Больше никакой необходимости ублажать гарпию с третьего этажа, на тот случай если ей придется подняться на звон колокольчика. Больше никакого наблюдения за счетчиком электричества и раздумий о том, достаточно ли тепло и не надо ли включить камин на полную мощность. Больше никаких благодарностей кузине Энид за чеки, что она великодушно дарила им дважды в год, один в декабре — как нельзя более кстати, к Рождеству, — а второй в конце июля — последний раз с его помощью заплатили за такси и дорогой отель, где обслуживали инвалидов, готовых платить за доставляемые ими неприятности. Больше никакой необходимости считать дни и следить за календарем, гадая, расщедрится ли Энид и в этом году. Никакой необходимости принимать чек с подобающей благодарностью, скрывая изо всех сил ненависть и негодование, которое так и подмывало порвать эту бумажку и бросить ее в некрасивое, самодовольное, снисходительное лицо кузины. Никакой необходимости подниматься вновь и вновь по этим ступенькам.

Они могли бы купить дом в пригороде, о котором говорила ее мать. В одном из более престижных пригородов, разумеется, недалеко от Лондона, откуда ей было бы удобнее добираться до клиники (неразумно отказываться от работы, прежде чем в этом возникнет острая необходимость), с участком, маленьким садиком и, возможно, даже с видом на деревенскую улочку или луг. Может быть, они даже приобретут небольшую машину. Она научится водить. А потом, когда мать нельзя будет оставлять одну, они начнут целые дни проводить вместе. Это означало конец гнетущего волнения за будущее. Теперь у нее не было причин представлять мать в палате для хронических больных, за которыми ухаживают переутомленные незнакомые люди, в окружении дряхлых, страдающих недержанием старух и ожидании печального конца.

К тому же эти деньги позволят купить не столь необходимые, но все же приятные вещи. Она обновит свой гардероб. Ей больше не придется ждать распродаж каждые два года, если она захочет иметь костюм более или менее высокого качества. Она сможет одеваться красиво, действительно красиво, расходуя в два раза меньше денег, чем Энид тратила на уродливые юбки и костюмы. Наверное, ими забиты все шкафы в кенсингтонской квартире. Кому-то придется их разобрать. Но кому нужны эти тряпки? Кто захочет взять хоть что-нибудь, принадлежавшее кузине Энид? Кроме ее денег. Кроме ее денег. Кроме ее денег. А что, если она уже написала письмо юристу о намерении изменить завещание? Нет, это невозможно!