Вернулся к Маеву, а там народу еще больше стало. Засветился, чтобы все видели. Шутил, пел, и вдруг кольнуло: «Как же это я про Марго, подружку, забыл? Вполне возможно, что старая кикимора Жаклин какие-нибудь записи у нее хранила. Но в тех записях ничего не может быть обо мне, — успокоил себя. — Писать она начала давно, а все случилось, когда у нее уже ноутбук был. Значит, только в нем и могла храниться информация, уничтоженная заботливой рукой Аллочки. — Посмеялся: — Вот не знал, какие страсти кипят в душе почтенной жены и матери!» Но проверить квартиру Маргариты все-таки решил. Первый раз зашел — замки детскими оказались — оглядел, вроде бы ничего… Ушел, торопился. Второй раз, удостоверившись, что Марго поехала к подруге, приступил к основательному обыску. Взглянул на часы. Не успевал. «Если не останется ночевать, — вернется… то скоро встретится с ненаглядной Жаклин, о которой море слез пролила!» — решил для себя Напольский. Однако, услышав скрежет ключа в замке, вздрогнул, замер, чувствуя, как холод сковывает тело. Потом нахлынула огненная волна, стало жарко, как, наверное, в адовом пекле. На цыпочках проскочил в коридор, вжался в стену, держа в руках тонкий шелковый шнур. Но Маргарита, старая бестия, будто почувствовала неладное — убежала. Напольский перевел дыхание и спокойно закончил обыск. Как и ожидал — ничего!..

Первое время жутковато было. Особенно, когда Мелентьев взялся за расследование. Волновался и, как оказалось, не без основания. Черновики отыскались. Что делать? Убить сыщика и уничтожить записи? А может, этот слух о черновиках — ловушка, наживка для убийцы? Страшно было, ночей не спал, вздрагивал от звонков. Но решил не действовать, а выждать! И поступил правильно. Время шло, никто — ничего. «Значит, и нет ничего! — успокаивал себя Никита. — Ведь если бы старая кикимора Жаклин где-нибудь нацарапала о том, что видела, так это уже всплыло бы. Алка Валуева удаляла файлы, не читая. Просто уничтожила все!» Предусмотрительный Никита тогда проверил, не забыла ли Алла что впопыхах. Просмотрел. Чист оказался ноутбук, как лист бумаги на столе перед задумавшимся писателем.

Тем временем приступили к репетициям. Все мелкие мысли и чувства Никита отбросил. Жил, дышал, ходил как Казанова. Работать было тяжело вдвойне: и пьеса его, и главная роль его. Но, как ни странно, претензий к Бахареву, даже внутренних, как к режиссеру, не было.

И вот премьера! Самая трудная в его жизни. Нужно было так сыграть, чтобы никто даже не вспомнил в тот вечер о Ветрове. Даже сравнивать не стал бы. Первый акт провел на одном дыхании. Временами погружаясь в какое-то сумрачно-светлое пространство, где кроме него никого не было. Жутко и хорошо!