— Выходит, — согласился Купцов. — Но кто остальные? Собирайся, Саша, надо срочно лететь к Манакову…

* * *

… Лязгнула замком дверь, пропуская Бондарева на территорию зоны. «На свободу с чистой совестью» — бросился в глаза безнадежный, но вечный призыв, старательно выписанный белым по красному местным художником.

Один из офицеров провел Сашу в заранее приготовленный кабинет, предложил располагаться за столом, подал пепельницу, предупредительно приоткрыв форточку.

— Может, сначала с нашим оперативником поговорите? — уходя, спросил офицер.

— Нет, с ним после, — отказался Бондарев и, оставшись один, поглядел за окно, забранное частой решеткой: бараки, асфальт двора, а в промежутках между строениями назойливо лезет в глаза колючка, протянутая поверх высокого, глухого забора. В коридоре послышались шаги тяжело обутых ног. «Ведут», — понял Саша.

Манакова он узнал с трудом — похудевший, осунувшийся, в черной робе, висевшей на костлявых плечах, с глубокими тенями, залегшими под глазами, Виталий выглядел много старше, чем на фотографиях, сделанных до осуждения. Пробухав по доскам чисто вымытого пола, заключенный остановился рядом с табуретом, не решаясь присесть без разрешения.

— Я пока не нужен? — спросил доставивший Манакова контролер и, козырнув, вышел.

— Присядьте, — предложил Бондарев. — Меня зовут Александр Алексеевич. Курите…

Огрубевшими пальцами с обломанными ногтями Виталий вытащил из пачки папиросу и, достав из кармана спецовки спички, прикурил. Молчал, ожидая продолжения. Судя по костюму и напечатанной на гильзе папиросы марке табачной фабрике «Ява», гражданин начальник пожаловал из столицы.

— Как тут живется-можется? О старых грехах я расспрашивать не собираюсь, — заверил Бондарев.

— О чем тогда говорить? — вскинул на него глаза Манаков.

— Валюту скупали по чьей просьбе?

— Зозули. Я на следствии и суде все честно сказал, — нервно дернул головой Виталий, — добавить нечего.

— Родственник ваш, Михаил Павлович Котенев, в валютных операциях участвовал? Или, может быть, знал о них?

— Мишка? — Манаков прищурился и криво усмехнулся. Сразу вспомнился лощеный, предельно осторожный и скрытный муж сестры, предостерегавший от связи с Зозулей и потом бросивший Виталия на произвол судьбы. Сдать его этому громадному начальнику со всеми потрохами, и дело с концом? Пусть роют под проклятого Мишку, чтобы и он наконец узнал, как сладко спать на нарах.

Но тут мелькнула другая мысль — не случилось ли чего в Москве, если оттуда притащился в этакую даль обличенный властью человек? Вдруг Котенев уже сам парится в предварилке?