— Я слышала, покойный Уоллес изменял жене направо и налево.
Она не спрашивала, а утверждала; говорила она на африкаансе, но иногда переходила на родной английский, потому что, хоть она и умела пить, куда ей было угнаться за полицейским!
— Вы, журналисты, всегда все знаете, — с искренним восхищением проговорил Лау.
Но ей требовался другой ответ.
— На самом деле я не знаю почти ничего.
— Насчет Уоллеса — все так и есть. Он был всегда готов сходить налево. Можно сказать, до самого последнего дня. В тот день он развлекался в отеле с одной блондинкой, а когда вышел, его и подстрелили.
— Но он был женат.
— Что не помешало ему обработать блондинку. — Неожиданно до Лау дошло, что он слишком разоткровенничался. — Но вы не… вы ведь не станете меня цитировать?
— У меня рот на замке. — Она улыбнулась.
«Сегодня мне везет», — подумал Лау.
— Да, он развлекался с одной блондинкой, приезжей из Йоханнесбурга. Сотрудницей компьютерной фирмы. Уоллес угостил ее обедом, а потом затащил в постель. Ван дер Мерве… где-то у меня записано, как ее зовут. — Лау вытащил блокнот, полистал, хлебнул пива. — Элизабет ван дер Мерве. Но она его не убивала. Такие вещи понятны сразу.
Он залпом допил пиво.
— Повторим?
— Почему бы и нет? — Она снова перешла на английский: — Вечер только начался! — И она наградила Лау многозначительным взглядом.
36
36
Нинабер знал Макдоналда и Уоллеса. Уоллес знал Феррейру.
Есть еще Оберхольцер. И Уилсон, который никак не вписывается в общую картину.
Накануне вечером, после обескураживающего разговора с Ханной Нортир, Яуберт принялся обдумывать дело со всех сторон. И сейчас, в бассейне, он тоже думал. Кусочки головоломки никак не желали складываться.
Чувство было знакомым: сознание, что каждая мелочь что-то значит, но улик недостаточно, чтобы распутать дело, набрать достаточно сведений и составить полноценную версию. Он испытывал досаду и раздражение, потому что не знал, где искать. Возможно, ответ уже есть, возможно, ответ совсем рядом. Иногда нужно просто изменить угол зрения. Придумать новый подход.